океаном, приближаясь к берегам Европы… День или ночь?…
…Нет, это невозможно! Надо что-то делать, искать спасения… Жажда жизни берет свое. Шахов поднимается. В движении, в действии он хочет найти выход напряжению нервов. Надо узнать, работают ли еще дюзы… Шахов пробирается в машинное отделение. Щупает руками стенки дюз. Несмотря на термоизоляцию, во время работы дюз стенки бывают теплыми. Но сейчас они холодны. Дюзы не работают и уже успели остынуть. З-1, быть может, уже летит камнем с головокружительной высоты… Бензин в баках еще должен быть. Надо запустить моторы… Это он сможет сделать и вслепую…
Загудели! Работают без перебоя! Очевидно, стратоплан уже в тропосфере. Спасает идеальное автоматическое управление — машина сама выправляется. А вдруг она перейдет в штопор? Сумеет ли аппарат самостоятельно выйти из штопора? Расчеты говорят — да, но что окажется на деле? А стратоплан начинает покачивать… Что делать?
…Остается одно — „вслепую“ выброситься на парашюте…
И Шахов лихорадочно начинает готовиться к смертельному прыжку. Привязывает парашют, раскрывает окно… Чувствует, как ледяной ветер жжет лицо и руки…Вконец истомленный, Барташевич, не раздеваясь, свалился на кушетку и тотчас уснул.
— Вставай! — будил его Зубов. — Шахов летит!
Барташевич поднялся и тупо посмотрел на Зубова.
— Говорю тебе, летит! Получено от него радио. Идем скорей на аэродром!
Радостно-взволнованные, ввалились они на автомобиль и помчались к аэродрому, глядя на восток, откуда должен был появиться стратоплан.
На аэродроме они полчаса напрягали зрение и слух. Неожиданно рокот моторов послышался с запада. Скоро появился и З-1. Он быстро снизился и сел „по-шаховски“ — без единого прыжка.
Зубов и Барташевич побежали к стратоплану. Дверь открылась, по выкидной лесенке быстро спустился Шахов и направился к ним уверенной походкой со своей обычной, спокойной улыбкой. Крепко пожал им руки и кратко рассказал им о том, что случилось с ним в пути.
— Я уже совсем приготовился к прыжку, как вдруг прозрел. Да, зрение вернулось ко мне так же неожиданно, как появилась слепота. Я самоопределился и, к удивлению, увидал, что нахожусь в сотне километров на запад от Свердловска.
— Почему же к удивлению? Стратоплан ведь летел без управления и мог сбиться с курса.
— В том-то и дело, что он не сбился с курса. Аппараты показали мне, что он все время летел по прямой на восток.
— А земля-то круглая, и, вылетев из Свердловска в восточном направлении, ты вернулся в Свердловск же с запада!… воскликнул Зубов.
— Облетев весь земной шар, — уточнил Барташевич. — Стратоплан выдержал экзамен, хотя и не выполнил задания — опуститься в Хабаровске. Но что случилось с твоими глазами? Мы уже все передумали, а о такой простой вещи, как болезнь, не подумали — уж очень ты здоров. Сейчас-то ты хорошо видишь?
— Отлично, как всегда. А что было с моими глазами — сам понять не могу. Быть может, это действие космических лучей. Ведь, в конце концов, никто еще не летал на такой высоте…
— И с такой скоростью, — прибавил Зубов. — Влияние таких скоростей также еще не изучено.
— Да, факт тот, что зрение вернулось ко мне, когда я опустился в тропосферу.
К стратоплану сбегались рабочие — его строители. Пришел и старший мастер Бондаренко, пришел и друг Шахова — молодой ученый Меценко. Шахову пришлось еще раз рассказать историю своей внезапной слепоты и выздоровления.
— Ты все-таки сходи к доктору, — посоветовал Бондаренко.
— Ни к какому доктору ходить не надо! — возразил Меценко. — Каюсь, я виноват! Моя оплошность!
Все посмотрели на него с недоумением.
— Помнишь, Шахов, — продолжал Меценко, — в день отлета я пригласил тебя в свою лабораторию — показать мои работы, похвалиться своими достижениями?…