Власъ со своею находкой за пазухою какъ бы исчезали, не замѣчались…
Тутъ начинается почти сказка… Власъ вдругъ, дѣйствительно, исчезъ съ площади, т.-е. онъ не исчезъ, а совершенно незамѣтно для всѣхъ юркнулъ куда-то между досчатыми бараками. Городъ былъ старый, въ древности очень католическій, и какъ разъ на базарной площади его еще высились основанія и стѣны упраздненнаго католическаго монастыря. Камеры подвальнаго этажа, когда-то тюрьмы, отдавались кѣмъ-то, какъ-то въ наймы; кто-то кому-то платилъ деньги; кто-то гдѣ-то зналъ, что въ подвалахъ монастырскихъ люди живутъ, но кто, почему, какъ—это оставалось внѣ интересовъ общественныхъ и полицейскихъ.
Юркнувъ въ полусвѣтлый подвальный проходъ, Власъ скоро добрался до толстой двери съ желѣзнымъ засовомъ и, отворивъ ее, очутился въ небольшомъ помѣщеніи у своей жены Ганнуси. Старый столъ былъ приставленъ къ одной изъ гранитныхъ стѣнъ; ломаная кровать—къ другой; на третьей виднѣлся какой-то вычурный, поломанный мраморный гербъ, несомнѣнно признакъ того, что тутъ, гдѣ-то подлѣ, почивалъ вѣчнымъ сномъ представитель какого-то богатаго рода. Никакого имени не виднѣлось: должно-быть, оно было выгравировано на бронзовой или мѣдной доскѣ, и стоимость металла давно уже привлекла къ себѣ чье-то любительское вниманіе.
Ганнуся, некрасивая баба лѣтъ тридцати, спала крѣпкимъ сномъ; стклянка, въ которой еще недавно имѣлась налицо горилка, стояла подлѣ нея пустая.
— Опять готова!—подумалъ Власъ, взглянувъ на спавшую жену.
И вдругъ замѣтилъ онъ, что у него передъ глазами будто затеплилось на могильномъ гербѣ какимъ-то малиновымъ,
Влас со своею находкой за пазухою как бы исчезали, не замечались…
Тут начинается почти сказка… Влас вдруг, действительно, исчез с площади, т. е. он не исчез, а совершенно незаметно для всех юркнул куда-то между дощатыми бараками. Город был старый, в древности очень католический, и как раз на базарной площади его ещё высились основания и стены упразднённого католического монастыря. Камеры подвального этажа, когда-то тюрьмы, отдавались кем-то, как-то в наймы; кто-то кому-то платил деньги; кто-то где-то знал, что в подвалах монастырских люди живут, но кто, почему, как — это оставалось вне интересов общественных и полицейских.
Юркнув в полусветлый подвальный проход, Влас скоро добрался до толстой двери с железным засовом и, отворив её, очутился в небольшом помещении у своей жены Ганнуси. Старый стол был приставлен к одной из гранитных стен; ломаная кровать — к другой; на третьей виднелся какой-то вычурный, поломанный мраморный герб, несомненно признак того, что тут, где-то подле, почивал вечным сном представитель какого-то богатого рода. Никакого имени не виднелось: должно быть, оно было выгравировано на бронзовой или медной доске, и стоимость металла давно уже привлекла к себе чьё-то любительское внимание.
Ганнуся, некрасивая баба лет тридцати, спала крепким сном; склянка, в которой ещё недавно имелась налицо горилка, стояла подле неё пустая.
— Опять готова! — подумал Влас, взглянув на спавшую жену.
И вдруг заметил он, что у него перед глазами будто затеплилось на могильном гербе каким-то малиновым,
