вало самое кладбище, потому что на немъ виднѣлось нѣсколько каменныхъ памятниковъ, но такихъ старыхъ, такихъ старыхъ, что даже ни одной надписи на нихъ не сохранилось; въ лѣтнее время эти камни, покрытые желтымъ, густымъ мохомъ, казались даже вовсе не памятниками, а чѣмъ-то очень схожимъ съ каменьями, торчавшими по окрестнымъ полямъ.
Въ старой деревенской церкви литургія совершалась только дважды въ годъ: въ день Параскевы Пятницы, во имя которой была она построена, и еще почему-то—этого тоже никто объяснить не могъ—въ день Петра и Павла. Тогда стекались къ ней отъ всѣхъ ближайшихъ селъ богомольцы, устраивалось что-то въ родѣ нигдѣ не прописанной и ни въ какихъ спискахъ не значащейся ярмарки, шла тогда гульба, а затѣмъ, къ ночи, мѣстность опять совершенно пустѣла и водворялось глубокое молчаніе, нарушаемое только звуками птичьяго царства и тѣми неожиданными тресками и стукомъ, которые порождаются царствомъ растительнымъ, благодаря падающимъ вѣткамъ, скрипу древесныхъ стволовъ и разговорами листвы.
Заросло тихое кладбище деревьями густо-на-густо. Царили на немъ остролистые, свѣтлозеленые клены, много было березъ, даже очень древнихъ, разрастался орѣшникъ и чудесно оттѣняла лиственную зелень темная ель, имѣвшаяся на-лицо въ достаточномъ количествѣ и всѣхъ возрастовъ. Протекалъ также по окраинѣ кладбища ручей, изобиловавшій шаловливою форелью, не достигавшею, правда, размѣровъ хотя бы четверть-фунтовыхъ, но все-таки это была несомнѣнная форель. Ручеекъ этотъ, струившійся подлѣ кладбища, много оживлялъ его не только своимъ вѣчнымъ, довольно громкимъ лепетомъ, но также и тѣмъ, что свѣжія струйки его нерѣдко привлекали къ себѣ, особенно въ жаркое время, и птичку, и звѣрка, и даже, бла-
вало самое кладбище, потому что на нём виднелось несколько каменных памятников, но таких старых, таких старых, что даже ни одной надписи на них не сохранилось; в летнее время эти камни, покрытые жёлтым, густым мхом, казались даже вовсе не памятниками, а чем-то очень схожим с каменьями, торчавшими по окрестным полям.
В старой деревенской церкви литургия совершалась только дважды в год: в день Параскевы Пятницы, во имя которой была она построена, и ещё почему-то — этого тоже никто объяснить не мог — в день Петра и Павла. Тогда стекались к ней от всех ближайших сёл богомольцы, устраивалось что-то вроде нигде не прописанной и ни в каких списках не значащейся ярмарки, шла тогда гульба, а затем, к ночи, местность опять совершенно пустела и водворялось глубокое молчание, нарушаемое только звуками птичьего царства и теми неожиданными тресками и стуком, которые порождаются царством растительным, благодаря падающим веткам, скрипу древесных стволов и разговорами листвы.
Заросло тихое кладбище деревьями густо-нагусто. Царили на нём остролистые, светло-зелёные клёны, много было берёз, даже очень древних, разрастался орешник и чудесно оттеняла лиственную зелень тёмная ель, имевшаяся налицо в достаточном количестве и всех возрастов. Протекал также по окраине кладбища ручей, изобиловавший шаловливою форелью, не достигавшею, правда, размеров хотя бы четверть-фунтовых, но всё-таки это была несомненная форель. Ручеёк этот, струившийся подле кладбища, много оживлял его не только своим вечным, довольно громким лепетом, но также и тем, что свежие струйки его нередко привлекали к себе, особенно в жаркое время, и птичку, и зверка, и даже, бла-
