На этотъ разъ, какъ уже сказано, у купца собралась дѣтская компанія, и завязалась дѣтская болтовня, а у дѣтей вѣдь извѣстно, что на умѣ, то и на языкѣ.
Въ числѣ прочихъ дѣтей была тутъ прехорошенькая маленькая дѣвочка. Но малютка эта была страшно горда. Ея отецъ имѣлъ счастье быть камеръ-юнкеромъ, а вѣдь это что-то чрезвычайио важное; малютка это знала.
— Я камеръ-юнкерская дочь! — говорила она. — Я камеръ-юнкерская дочь!
Она могла бы точно такъ же быть и дочерью подвальнаго, вѣдь тутъ никто не властенъ, но она этого еще не соображала.
И разсказывала она прочимъ дѣтямъ, что она «благородная», и говорила, что кто не благородный, изъ того такъ ничего путнаго и не выйдетъ.
— Ужъ тутъ ничего не помогаетъ, — говорила она. — Если даже станешь стараться читать и будешь паинькой, такъ все-таки, кто ужъ не благородный, такъ изъ того ничего не выйдетъ.
— А тѣ, чье имя кончается на сенъ,— продолжала она, — тѣ ужъ никуда не годятся. Ужъ изъ тѣхъ ровнехонько ничего не выйдетъ! Надо упирать руки въ бока и держатъ, какъ можно подалше отъ себя всѣхъ этихъ сенъ!
И при этихъ словахъ она уперла въ бока свои маленькія ручки и локотки согнула совсѣмъ клиномъ, чтобы показать, какъ это надо держать отъ себя подальше кого слѣдуетъ.
А ручки у нея были очаровательныя. Это была прелестъ что за дѣвочка.
Но маленькая купцова дочь чрезвычайно оскорбилась рѣчью камеръ-юнкерской дочери. Ея отца звали
