Шурка былъ видимо польщенъ одобреніемъ Чижика, хотя оно и шло въ разрѣзъ съ приказаніемъ матери не скрывать отъ нея ничего.
А Ѳедосъ осторожно присѣлъ на сундукъ и продолжалъ:
— Скажи вы тогда маменькѣ про эти самыя Антоновы слова, отодрали бы его, какъ сидорову козу… Сдѣлайте ваше одолженіе!
— А это что значитъ?.. Какая такая коза, Чижикъ?..
— Скверная, барчукъ, коза,—усмѣхнулся Чижикъ.—Это такъ говорится, ежели, значитъ, очень долго сѣкутъ матроса… Вродѣ какъ до безчувствія…
— А тебя сѣкли, какъ сидорову козу, Чижикъ?..
— Меня-то?.. Случалось прежде… Всяко бывало…
— И очень больно?
— Небось, несладко…
— А за что?..
— За флотскую часть… вотъ за что… Особенно не разбирали…
Шурка помолчалъ и, видимо желая подѣлиться съ Чижикомъ кое-чѣмъ небезъинтереснымъ, наконецъ проговорилъ нѣсколько таинственно и серьезно:
— И меня сѣкли, Чижикъ.
— Ишь ты, бѣдный… Такого маленькаго?..
— Мама сѣкла… И тоже было больно…
— За что жъ васъ-то?..
— Разъ за чашку мамину… я ее разбилъ, а другой разъ, Чижикъ, я мамы не слушалъ… Только ты, Чижикъ, никому не говори…
— Не бойся, милой, никому не скажу…
— Папа, тотъ ни разу не сѣкъ.
— И любезное дѣло… Зачѣмъ сѣчь?
— А вотъ Петю Голдобина,—знаешь адмирала Голдобина?—такъ того все только папа его наказываетъ… И часто…
Ѳедосъ неодобрительно покачалъ головой. Не даромъ и матросы не любили этого Голдобина. Форменная собака!
— А на „Копчикѣ“ папа наказываетъ матросовъ?
— Безъ эстаго нельзя, барчукъ.
— И сѣчетъ?
— Случается. Однако папенька вашъ доберъ… Его матросы любятъ…
— Еще бы… Онъ очень добрый!—А хорошо теперь погу-
