подобный народъ. Бѣдныхъ не трогалъ. Онъ ихъ любилъ. И всю добычу дѣлилъ съ ними поровну.
— Славный малый былъ, какъ видно.
— Да, ужъ нечего говорить, Гекъ. Это былъ самый благородный человѣкъ на свѣтѣ. Такихъ уже и нѣтъ теперь, можно сказать. Онъ могъ побороть всякаго въ Англіи, даже привязавъ себѣ одну руку назадъ. Или возьметъ онъ свой тисовый лукъ и попадетъ, за цѣлыя полторы мили, въ десятицентовую монетку.
— Какой это тисовый лукъ?
— Я не знаю. Какой-нибудь родъ лука, вѣроятно. И если попадетъ не въ самую десятицентовку, а только задѣнетъ ее за край, то опустится онъ на землю и зарыдаетъ… и заругается. Будемъ играть въ Робинъ Гуда. Игра благородная. Я тебя научу.
— Давай!
Они проиграли въ Робинъ Гуда все время послѣ полудня, бросая, изрѣдка, тоскливые взгляды на заколдованный домъ и перекидываясь замѣчаніями о своихъ завтрашнихъ планахъ и возможныхъ случайностяхъ. Потомъ, когда солнце стало клониться къ западу, они направились домой, пересѣкая длинныя тѣни, ложившіяся отъ деревьевъ, и скоро исчезли за чащами Кардифскаго холма.
Въ субботу, вскорѣ послѣ полудня, мальчики были снова у павшаго дерева. Они покурили и поболтали въ тѣни, а потомъ принялись рыть опять свою послѣднюю яму, безъ особой надежды, но единственно потому, что, по словамъ Тома, случалось такъ, что люди бросали работу, не дойдя только дюймовъ на шесть до клада, а являлся посторонній человѣкъ и открывалъ сокровище однимъ ударомъ лопаты. Дѣло не удалось имъ, однако; тогда они взвалили себѣ инструменты на плечи и пошли прочь въ томъ сознаніи, что они не шутили съ судьбою, а исполнили, по крайней мѣрѣ, рѣшительно все, что требуется при правильномъ исканіи кладовъ.
Когда они добрались до заколдованнаго дома, то мертвая тишина, господствовавшая здѣсь среди палящаго зноя, показалась имъ до того страшной и тягостной, пустынность и разрушеніе до того полными всякихъ ужасовъ, что они не осмѣливались, сначала, вступить въ домъ. Потомъ, пробравшись къ крыльцу, они пугливо заглянули внутрь… Глазамъ ихъ представились обширныя сѣни съ землянымъ поломъ, старая печь, окна безъ рамъ, и все это было покрыто лохматою, запыленною паутиной, висѣвшею клочьями; полуразрушенная лѣстница вела отсюда вверхъ. Мальчики вошли осторожно, съ бьющимся сердцемъ, говорили лишь шепотомъ, прислушивались къ малѣйшему шороху, напрягали всѣ
