Нѣкоторыя вещи до крайности удивляютъ меня. Такъ, напримѣръ, искусство и въ настоящее время въ изображеніи неприличнаго пользуется почти такой свободою, какою оно пользовалось много вѣковъ назадъ, тогда какъ привилегіи литературы въ этомъ отношеніи значительно урѣзаны за послѣднія восемьдесятъ или девяносто лѣтъ. Тогда какъ Фильдингъ и Смоллетъ могли описывать грубые нравы и скотскіе инстинкты своихъ современниковъ, не стѣсняясь въ выраженіяхъ, мы, имѣя передъ своими глазами не менѣе всякихъ мерзостей, говоря о нихъ, не можемъ мало-мальски вдаться въ подробности даже при всей осторожности въ выборѣ выраженій. Не то съ искусствомъ. Кисть художника совершенно свободна какъ въ выборѣ сюжета, такъ и въ изображеніи подробностей, даже самыхъ отталкивающихъ и неприличныхъ. Чрезвычайно любопытно пройтись по улицамъ Рима и Флоренціи и посмотрѣть, что сдѣлало наше послѣднее поколѣніе со статуями. Простоявъ цѣлыя вѣка въ своей цѣломудренной наготѣ, онѣ теперь снабжены всѣ фиговыми листами. Это можно принять за самый злостный сарказмъ; прежде никто, быть можетъ, даже не замѣчалъ наготы ихъ, теперь же, если бы даже кто и хотѣлъ, то не можетъ не замѣтить ея, такъ какъ фиговый листокъ только подчеркиваетъ ее. Но комичнѣе во всемъ этомъ, что холодный, безжизненный мраморъ, который бы безъ этого отвратительнаго и глупаго символа скромности остался бы такимъ же чистымъ и холоднымъ, снабжается имъ, тогда какъ живопись, гораздо болѣе нескромная по причинѣ натуральнаго цвѣта, которымъ она изображаетъ тѣло, отлично обходится безъ него.
Во Флоренціи, у входа въ Уфици, вы наталкиваетесь на двѣ статуи — мужчины и женщины, лишенныя носовъ; побитыя, покрытыя толстымъ слоемъ грязи, онѣ съ трудомъ напоминаютъ человѣческія существа, и тѣмъ не менѣе, фальшивая стыдливость нашего времени прикрыла ихъ наготу фиговымъ листикомъ. Но, войдя, вы попадаете въ небольшую, но всегда полную зрителей, галлерею, именно Трибуну, и тамъ вамъ прямо въ глаза бросается самая безстыдная, самая грубая и неприличная картина въ мірѣ: Венера Тиціана, не имѣющая на себѣ ни повязки, ни листика. Дѣло совсѣмъ не въ томъ, что она нагая и лежитъ вытянувшись на ложѣ; нѣтъ, неприличіе заключается въ положеніи одной изъ ея рукъ. Какой бы поднялся крикъ, если бы я осмѣлился описать это положеніе; а между тѣмъ смотрѣть на нее, это ничего, это можно; лежать такъ Венера эта имѣетъ даже право, такъ какъ она произведеніе искусства, а искусство имѣетъ свои
Некоторые вещи до крайности удивляют меня. Так, например, искусство и в настоящее время в изображении неприличного пользуется почти такой свободою, какою оно пользовалось много веков назад, тогда как привилегии литературы в этом отношении значительно урезаны за последние восемьдесят или девяносто лет. Тогда как Фильдинг и Смоллет могли описывать грубые нравы и скотские инстинкты своих современников, не стесняясь в выражениях, мы, имея перед своими глазами не менее всяких мерзостей, говоря о них, не можем мало-мальски вдаться в подробности даже при всей осторожности в выборе выражений. Не то с искусством. Кисть художника совершенно свободна как в выборе сюжета, так и в изображении подробностей, даже самых отталкивающих и неприличных. Чрезвычайно любопытно пройтись по улицам Рима и Флоренции и посмотреть, что сделало наше последнее поколение со статуями. Простояв целые века в своей целомудренной наготе, они теперь снабжены все фиговыми листами. Это можно принять за самый злостный сарказм; прежде никто, быть может, даже не замечал наготы их, теперь же, если бы даже кто и хотел, то не может не заметить ее, так как фиговый листок только подчеркивает ее. Но комичнее во всем этом, что холодный, безжизненный мрамор, который бы без этого отвратительного и глупого символа скромности остался бы таким же чистым и холодным, снабжается им, тогда как живопись, гораздо более нескромная по причине натурального цвета, которым она изображает тело, отлично обходится без него.
Во Флоренции, у входа в Уфици, вы наталкиваетесь на две статуи — мужчины и женщины, лишенные носов; побитые, покрытые толстым слоем грязи, они с трудом напоминают человеческие существа, и тем не менее, фальшивая стыдливость нашего времени прикрыла их наготу фиговым листиком. Но, войдя, вы попадаете в небольшую, но всегда полную зрителей, галерею, именно Трибуну, и там вам прямо в глаза бросается самая бесстыдная, самая грубая и неприличная картина в мире: Венера Тициана, не имеющая на себе ни повязки, ни листика. Дело совсем не в том, что она нагая и лежит вытянувшись на ложе; нет, неприличие заключается в положении одной из ее рук. Какой бы поднялся крик, если бы я осмелился описать это положение; а между тем смотреть на нее, это ничего, это можно; лежать так Венера эта имеет даже право, так как она произведение искусства, а искусство имеет свои
