мучительница сама была курильщицей и защитницей привычки. Одинъ взглядъ на ея почеркъ доказалъ мнѣ, что я очень жажду видѣть ее снова. Я распечаталъ письмо, заранѣе догадываясь, что я въ немъ найду. Ну, конечно, такъ и есть! Она ѣдетъ, ѣдетъ сегодня же съ утреннимъ поѣздомъ! Я могу ждать ее каждую минуту. «Я страшно счастливъ и доволенъ, — сказалъ я про себя, — появись теперь передо мной мой самый безпощадный врагъ и я готовъ буду исправить все зло, что причинилъ ему!»
Вдругъ дверь отворилась и вошелъ ободранный, сморщенный карликъ. Онъ былъ не больше двухъ футовъ ростомъ, на видъ ему казалось лѣтъ около сорока. Каждая черта его, каждая линія была до такой степени безформенна, что нельзя было, указывая пальцемъ на какую-нибудь отдѣльную часть его тѣла, сказать: «Вотъ это явное уродство». Вся эта маленькая особа представляла изъ себя воплощенное безобразіе, смутное, неопредѣленное. Въ лицѣ его и въ быстрыхъ маленькихъ глазкахъ было лисье лукавство, злость и подвижность. И вдругъ въ этомъ комкѣ человѣческихъ отбросковъ было какое-то неопредѣленное, далекое сходство со мной! Оно смутно проявилось во всей его фигурѣ, въ лицѣ, даже въ платьѣ, въ жестахъ, манерахъ и позахъ этого созданія. Это былъ изумительно вѣрный сколокъ съ меня, изысканно-мерзкая каррикатура на меня въ миніатюрѣ. Одна особенность сильно и непріятно поразила меня въ немъ. Онъ весь былъ покрытъ зеленоватою грибною плѣсенью, вродѣ той, которая иногда наростаетъ на отсырѣвшемъ хлѣбѣ. Видъ его производилъ тошноту.
Онъ прошелся по комнатѣ съ очень свободнымъ, непринужденнымъ видомъ и усѣлся на кукольный стулъ, не дожидаясь, чтобы его пригласили, бросилъ шляпу въ пустую корзинку, поднялъ съ пола мою старую гипсовую трубочку, раза два постучалъ мундштукомъ о колѣнку, набилъ трубку табакомъ изъ стоявшей около него табакерки и обратился ко мнѣ тономъ дерзкаго приказанія: — Дайте мнѣ спичку!
Я покраснѣлъ до корня волосъ, частью отъ негодованія, но больше потому, что въ его поведеніи было что-то такое, что мнѣ сильно напоминало мое собственное, хотя и въ преувеличенномъ видѣ, при обращеніи съ близкими друзьми, но никогда, никогда не съ чужими, подумалъ я про себя. Мнѣ хотѣлось столкнуть пигмея въ огонь, но какое-то непонятное сознаніе законной и непреложной подчиненности его авторитету заставило меня исполнить его приказаніе. Онъ поднесъ сдичку къ трубкѣ, раза два созерцательно затянулся и замѣтилъ съ раздражающею фамильярностью:
«Сегодня, кажется, чертовски мерзкая погода!»
Я опять покраснѣлъ опять отъ злости и униженія, такъ какъ
