— Молится, сэръ.
— Молится!
— Да, сэръ. Музыкантамъ нѣтъ покою отъ его молитвъ. Утромъ онъ прежде всего принимается за нихъ, въ полдень молится, ночью, да ночью, онъ впадаетъ въ нихъ, какъ одержимый. Спать? Богъ съ вами, сэръ, они не могутъ спать. Онъ встаетъ съ кровати и какъ заведетъ свою молитвенную мельницу, то ужь съ нимъ ничего не подѣлаешь; онъ начинаетъ съ режиссера и молится за него, затѣмъ молится за корнетиста, молится за тамбуръ-мажора и т. д. перебираютъ всю толпу, давая имъ всѣмъ представленіе. Онъ принимаетъ такое участіе въ этомъ дѣлѣ, которое заставляетъ васъ думать, что онъ лишь кратковременный жилецъ въ этомъ мірѣ, и что для полнаго его блаженства на небѣ ему необходимъ цѣлый духовой оркестръ, который онъ и вербуетъ себѣ такъ усердно. Онъ вполнѣ могъ разсчитывать на то, что они будутъ играть національныя пѣсни въ такомъ именно духѣ, какой тамъ требуется. Повѣрите ли, сэръ, бросаніе въ него сапогами не производитъ на него никакого впечатлѣнія! Тамъ очень темно, да къ тому же онъ не молится въ открытую, а становится на колѣни за большимъ барабаномъ, такъ что ему все равно. Когда они закидываютъ его сапогами, онъ не шевелится, продолжая тихо ворковать; какъ будто они ему апплодируютъ. Они кричатъ на него: «О, перестань! Дай намъ отдохнуть! Застрѣлить его! О, поди прогуляйся!» и т. п. Но что толку? Его ничѣмъ не проймешь. Онъ и вниманія не обращаетъ.
Послѣ небольшой паузы:
— Добрый, маленькій дурачекъ: утромъ собираетъ всю эту груду сапогъ, сортируетъ ихъ по принадлежности и ставитъ каждую пару у кровати ихъ обладателя. Ему такъ много пришлось возиться съ ними, что теперь онъ знаетъ всякую пару наизусть и можетъ разсортировать ихъ съ закрытыми глазами.
Послѣ новаго молчанія, которое я умышленно не прерывалъ:
— Но самое скверное то, что, окончивъ свои молитвы (если только можно когда-либо считать ихъ оконченными), онъ встаетъ и начинаетъ пѣть. Ну, вы вѣдь знаете, что у него за медовый голосокъ, когда онъ разговариваетъ, вы знаете, что этимъ голоскомъ онъ можетъ заставить самую закоренѣлую собаку подползти къ нему отъ самой двери и лизать ему руки; но даю вамъ мое слово, сэръ, что онъ не можетъ сравниться съ его пѣніемъ. Звуки флейты грубы въ сравненіи съ пѣніемъ этого мальчика. О, онъ воркуетъ такъ нѣжно, такъ тихо, сладостно въ темнотѣ, что вамъ кажется, что вы на небѣ.
— Что же тутъ такого «сквернаго?»
