Какъ и раньше, прошло нѣсколько минутъ пока умирающій отвѣтилъ. Казалось, онъ собирался съ силами. Только, корда я повторилъ вопросъ въ четвертый разъ, послѣдовалъ почти неслышный отвѣтъ:
— Все еще сплю — умираю.
Врачи находили нужнымъ — вѣрнѣе желали — оставить Вальдемара въ этомъ состояніи, повидимому, спокойномъ, до самой смерти, которая должна была наступить черезъ нѣсколько минута. Я, однако, рѣшился поговорить съ нимъ еще, и повторилъ прежній вопросъ.
Пока я говорилъ, состояніе больного рѣзко измѣнилось. Вѣки медленно приподнялись, глаза закатились, кожа приняла мертвенный видъ, побѣлѣвъ какъ бумага; характерныя чахоточныя пятна, рѣзко выдѣлявшіяся на щекахъ, внезапно погасли. Я употребляю это выраженіе, потому что они исчезли мгновенно, — какъ гаснетъ свѣчка, если на нее дунуть. Въ тоже время верхняя губа приподнялась надъ зубами, нижняя отвисла и ротъ широко открылся, обнаруживъ распухшій, почернѣвшій языкъ. Кажется, намъ не привыкать было къ покойникамъ, тѣмъ не менѣе, при видѣ этого отвратительнаго и ужаснаго зрѣлища всѣ бросились прочь отъ кровати.
Теперь я достигъ такого пункта въ моемъ разсказѣ, который, чувствую, возбудитъ недовѣріе читателя. Но мнѣ остается только спокойно продолжать:
Тѣло мистера Вальдемара не обнаруживало ни малѣйшихъ признаковъ жизни; и мы уже хотѣли поручить его попеченіямъ сидѣлки и служителя, какъ вдругъ замѣтили, что языкъ покойника дрожитъ. Это продолжалось съ минуту. Затѣмъ изъ разинутыхъ, неподвижныхъ челюстей раздался голосъ… но всякая попытка описать его была бы безуміемъ. Есть два-три эпитета, которые подходятъ сюда отчасти: голосъ былъ хриплый, глухой, разбитый, — но въ цѣломъ этотъ ужасный звукъ не поддается описанію по той простой причинѣ, что ухо человѣческое еще никогда не слыхало подобныхъ звуковъ. Были, однако, въ немъ двѣ особенности, которыя я считалъ и считаю наиболѣе характерными, такъ какъ онѣ могутъ дать нѣкоторое понятіе о его нездѣшнемъ характерѣ. Во-первыхъ, онъ достигалъ нашихъ — по крайней мѣрѣ, моихъ — ушей точно издали или изъ какой-нибудь глубокой подземной пещеры. Во-вторыхъ (не знаю, понятно-ли будетъ это сравненіе), онъ дѣйствовалъ на мой слухъ, какъ прикосновеніе какого-нибудь студенистаго липкаго тѣла на кожу.
Я употребляю выраженіе «звукъ» и «голосъ». Я хочу сказать этимъ, что звукъ былъ ясно — даже удйвительно отчетливо — членораздѣльный. Мистеръ Вальдемаръ говорилъ, — очевидно, отвѣ-
