одинокій домъ, на мрачныя стѣны, на пустыя орбиты выбитыхъ оконъ, на чахлую осоку, на бѣлые стволы дряхлыхъ деревьевъ, смотрѣлъ съ гнетущимъ чувствомъ, которое могу сравнить только съ пробужденіемъ курильщика опіума, съ горькимъ возвращеніемъ къ обыденной жизни, когда завѣса падаетъ съ глазъ и гнусная дѣйствительность обнажается во всемъ своемъ безобразіи.
То была леденящая, ноющая, сосущая боль сердца, безотрадная пустота въ мысляхъ, полное безсиліе воображенія настроить душу на болѣе возвышенный ладъ. Что же именно, — подумалъ я, — что именно такъ удручаетъ меня въ «Эшеровомъ домѣ»? Я не могъ разрѣшитъ этой тайны; не могъ разобраться въ туманѣ смутныхъ впечатлѣній. Пришлось удовольствоваться ничего не объясняющимъ заключеніемъ, что извѣстныя комбинаціи весьма естественныхъ предметовъ могутъ вліять на насъ такимъ образомъ, но анализировать это вліяніе — задача непосильная для нашего ума. Возможно, — думалъ я, — что простая перестановка, другое расположеніе подробностей сцены, деталей картины измѣнитъ или уничтожитъ это гнетущее впечатлѣніе. Подъ вліяніемъ этой идеи, я подъѣхалъ къ краю обрыва надъ чернымъ, мрачнымъ прудомъ, неподвижная гладь котораго раскинулась подъ самой усадьбой, и содрогнулся еще сильнѣе, увидавъ въ перевернутомъ обращенномъ пейзажѣ сѣдую осоку, угрюмые стволы деревьевъ, пустыя орбиты оконъ.
Тѣмъ не менѣе, я намѣревался провести нѣсколько недѣль въ этомъ угрюмомъ жилищѣ. Владѣлецъ его, Родерикъ Эшеръ, былъ моимъ другомъ дѣтства: но много воды утекло съ тѣхъ поръ, какъ мы видѣлись въ послѣдній разъ. И вотъ, недавно, я получилъ отъ него письмо, очень дикое, настойчивое, требовавшее личнаго свиданія. Письмо свидѣтельствовало о сильномъ нервномъ возбужденіи. Эшеръ говорилъ о жестокихъ физическихъ страданіяхъ, объ угнетавшемъ его душевномъ разстройствѣ и хотѣлъ непремѣнно видѣть меня, своего лучшаго, даже единственнаго друга, общество котораго облегчитъ его мученія. Тонъ письма, его очевидная сердечность — заставили меня принять приглашеніе безъ всякихъ колебаній, хотя оно все-таки казалось мнѣ страннымъ.
Несмотря на нашу тѣсную дружбу въ дѣтскіе годы, я зналъ о моемъ другѣ очень немногое. Онъ всегда былъ крайне сдержанъ. Мнѣ было извѣстно, однако, что онъ принадлежалъ къ очень древней фамиліи, представители которой съ незапамятныхъ временъ отличались особенной чувствительностью характера, выражавшейся въ теченіе многихъ вѣковъ въ различныхъ произведеніяхъ искусства, всегда носившихъ отпечатокъ экзальтаціи, а позднѣе — въ щедрой, но отнюдь не навязчивой благотворительности и страст-
