ные рисунки людей, прославленныхъ въ свое время, чьи имена проницательность академиковъ предоставила безмолвію и мнѣ. Что вы скажете, — прибавилъ онъ, внезапно обернувшись ко мнѣ, — что вы скажете объ этой Мадоннѣ?
— Это настоящій Гвидо, — отвѣчалъ я съ свойственнымъ мнѣ энтузіазмомъ, такъ какъ давно уже обратилъ вниманіе на чудную картину. — Настоящій Гвидо! — какъ могли вы достать ее? безспорно, она тоже въ живописи, что Венера въ скульптурѣ.
— А! — сказалъ онъ задумчиво, — Венера, прекрасная Венера? Венера Медицейская? — она, — въ уменьшенномъ видѣ и съ золотистыми волосами. Часть лѣвой руки (здѣсь голосъ его понизился до того, что сталъ едва внятнымъ) и вся правая реставрированы, и въ кокетливомъ жестѣ правой руки — квинтессенція жеманства. Аполлонъ тоже копія — въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія — я, слѣпой глупецъ, не могу оцѣнить хваленаго вдохновенія Аполлона. Я предпочитаю—что дѣлать?—предпочитаю Антиноя. Кто это — Сократъ, кажется, — замѣтилъ, что скульпторъ находитъ свою статую въ глыбѣ мрамора. Въ такомъ случаѣ Микель Анджело только повторилъ чужія слова, сказавъ:
«Non ha l’ottimo artista alcun concetto |
Замѣчено или слѣдуетъ замѣтить, что манеры истиннаго джентльмена всегда отличаются отъ манеръ вульгарныхъ людей, хотя не сразу можно опредѣлить, въ чемъ заключается это различіе. Находя, что это замѣчаніе вполнѣ прилагается къ внѣшности моего знакомца, я почувствовалъ въ это достопамятное утро, что оно еще болѣе подходитъ къ его моральному темпераменту и характеру. Я не могу опредѣлить духовную черту, такъ рѣзко отличавшую его отъ прочихъ людей, иначе, какъ назвавъ ее привычкой къ упорному и сосредоточенному мышленію, сопровождавшему даже его обыденныя дѣйствія, вторгавшемуся въ его шутки и переплетавшемуся съ порывами веселья — какъ тѣ змѣи, что расползаются изъ глазъ смѣющихся масокъ на карнизахъ Персеполиса.
Я не могъ не замѣтить, однако, въ его быстромъ разговорѣ, то шутливомъ, то торжественномъ, какой-то внутренней дрожи, нервнаго волненія въ рѣчахъ и поступкахъ, безпокойнаго возбужденія, которое оставалось для меня совершенно непонятнымъ и по временамъ даже исполняло меня тревогой. Нерѣдко, остановившись въ серединѣ фразы и, очевидно, позабывъ ея начало — онъ прислушивался съ глубокимъ вниманіемъ, точно ожидалъ какого-нибудь посѣтителя или внималъ звукамъ, существовавшимъ только въ его воображеніи.
Въ одну изъ такихъ минутъ разсѣянности или задумчивости я
