въ чертогъ воображенія, въ суровыя владѣнія отшельнической мысли и эрудиціи, — я оглядывался изумленными и жадными глазами, проводилъ дѣтство за книгами, а юношескіе годы въ мечтахъ? Но то удивительно, что съ годами, когда расцвѣтъ мужества засталъ меня въ замкѣ моихъ предковъ, источники моей жизни точно изсякли и полный переворотъ произошелъ въ характерѣ моего мышленія. Явленія реальнаго міра дѣйствовали на меня, какъ призраки и только какъ призраки, а дикія грезы воображенія сдѣлались не только содержаніемъ моей повседневной жизни, но и самой этой жизнью, въ ея существѣ.
Береника была моя двоюродная сестра и мы росли вмѣстѣ въ моемъ отеческомъ домѣ. Но мы не одинаково росли: я, болѣзненный и погруженный въ печаль, она живая, бойкая, полная энергіи. Ей бѣготня по холмамъ, мнѣ занятія въ монашеской кельѣ. Я, поглощенный жизнью своего сердца, душою и тѣломъ прикованный къ упорнымъ и тягостнымъ размышленіямъ; она безпечно отдавшаяся жизни, не заботясь о тѣняхъ на ея тропинкѣ, о безмолвномъ полетѣ ея крылатыхъ часовъ. Береника! я называю ея имя — Береника! — и изъ сѣрыхъ развалинъ памяти вылетаетъ при этомъ звукѣ безпорядочный рой впечатлѣній! Ахъ, ея образъ возстаетъ передо мною такъ же ясно, какъ въ былые дни ея свѣтлаго веселья. О, пышная, но фантастическая красота! О, сильфа кустарниковъ Арнгейма! О, наяда его ручьевъ! А затѣмъ, — затѣмъ все тайна и ужасъ, и сказка, которой не надлежало бы быть разсказанной. Болѣзнь, роковая болѣзнь, настигла ее какъ самумъ; и на глазахъ у меня духъ перемѣны вѣялъ надъ нею, захватывая ея умъ, ея привычки, ея манеры и разрушая, непримѣтно и ужасно, самое тождество ея личности! Увы! разрушитель явился и ушелъ! а жертва, что съ ней сталось? Я не узнавалъ ея, или не узнавалъ въ ней Беренику!
Въ длинной вереницѣ болѣзней, послѣдовавшихъ за этимъ роковымъ и первоначальнымъ недугомъ, такъ страшно измѣнившимъ физически и морально мою кузину, заслуживаетъ упоминанія одна въ высшей степени печальная и упорная: родъ эпилепсіи, нерѣдко заканчивавшейся трансомъ — очень близко напоминавшимъ подлинную смерть, за которымъ слѣдовало пробужденіе, въ большинствѣ случаевъ внезапное. Тѣмъ временемъ моя собственная болѣзнь быстрѣе развивалась и въ концѣ концовъ приняла характеръ новой и необычайной мономаніи — усиливавшейся не по днямъ, а по часамъ — и въ результатѣ пріобрѣтшей надо мной непонятную власть. Эта мономанія — если можно такъ назвать ее, состояла въ болѣзненной раздражительности тѣхъ свойствъ духа, которыя въ
