ныхъ съ тѣми, что расцвѣтаютъ теперь вокругъ насъ. Прозрачныя, безкровныя вѣки не мѣшали мнѣ видѣть. Глазныя яблоки не могли двигаться въ своихъ орбитахъ, такъ какъ воля отсутствовала; но всѣ предметы, находившіеся въ полѣ зрѣнія, были видимы болѣе или менѣе ясно; при этомъ лучи, падавшіе на внѣшнюю частъ ретины, т. е. въ углы глазъ, производили болѣе сильный эффектъ, чѣмъ падавшіе спереди, т. е. на внутреннюю поверхность. Но это дѣйствіе было такъ ненормально, что я воспринималъ его только какъ звукъ — пріятный или рѣзкій, смотря по тому, свѣтлые или темные, округлые или угловатые предметы являлись передо мною. Между тѣмъ слухъ, хотя и обострился до крайности, сохранилъ нормальный характеръ — и воспринималъ только настоящіе звуки съ изумительной ясностью и чувствительностью. Осязаніе измѣнилось еще страннѣе. Осязательныя впечатлѣнія воспринимались туго, но удерживались упорно и всегда разрѣшались въ высочайшее физическое наслажденіе. Такъ, прикосновеніе твоихъ нѣжныхъ пальцевъ къ моимъ вѣкамъ, замѣченное сначала только зрѣніемъ, подъ конецъ, уже много позднѣе, наполнило все мое существо непомѣрнымъ чувственнымъ наслажденіемъ. Я говорю чувственнымъ наслажденіемъ. Всѣ мои воспріятія были чисто чувственныя. Впечатлѣнія, доставленныя пассивному мозгу чувствами, отнюдь не превращались въ образы почившимъ разсудкомъ. Страданія почти не было, наслажденія было много; но духовныхъ страданій или наслажденій я вовсе не испытывалъ. Твои горькія рыданія ясно раздавались въ моихъ ушахъ со всѣми ихъ скорбными переливами; я различалъ всѣ измѣненія твоего грустнаго голоса; но это были только нѣжные, музыкальные звуки и ничего болѣе; они не говорили угасшему разсудку о страданіяхъ, которыми были вызваны; тогда какъ обильныя слезы, падавшія на мое лицо, говоря присутствующимъ о разбитомъ сердцѣ, заставляли каждую фибру моего существа дрожать въ экстазѣ. Такова была Смерть, о когорой присутствующіе говорили торжественно, тихимъ топотомъ, а ты, нѣжная Уна, задыхаясь, съ громкими воплями.
Три, четыре темныя фигуры засуетились, мелькая туда и сюда — онѣ приготовили меня къ погребенію. Стоя прямо передо мною, онѣ являлись мнѣ какъ формы, но появляясь съ боку, ихъ образы внушали мнѣ впечатлѣніе криковъ, стоновъ, и другихъ тяжелыхъ проявленій ужаса, страха или горя. Только ты, одѣтая въ бѣлое платье, производила музыкальное впечатлѣніе, гдѣ бы ни являлась.
День близился къ концу, и по мѣрѣ того, какъ угасалъ свѣтъ, мной овладѣвало непріятное чувство — легкое безпокойство, которое испытываетъ спящій, если ушей его коснутся продолжитель-
