преслѣдую, не желаю больше и думать ни о «madame», ни объ ея «обществѣ». Если же меня не хотятъ оставить въ покоѣ, то пусть дѣлаютъ, что угодно — я-то тутъ причемъ? я сдѣлалъ свое дѣло — и ушелъ, и не понимаю, чего же хотятъ отъ меня, когда уже все кончено?
Вся эта кутерьма, отвлекая отъ болѣе интересныхъ и производительныхъ занятій, такъ мнѣ наконецъ опротивѣла, что я поспѣшилъ совсѣмъ въ иную атмосферу, въ полную тишину, въ древній бретонскій городъ Динанъ, къ морскому берегу, вблизи котораго возвышается одно изъ чудесъ міра — знаменитый Mont St.-Michel. Моя просьба, обращенная къ г-жѣ Y. и ея семьѣ, была, повидимому, исполнена — никто изъ нихъ не передавалъ мнѣ больше сплетень относительно Блаватской и Ко.
Но все же забыть о ней мнѣ не удавалось: въ Динанъ, для свиданія со мною и полученія отъ меня разныхъ свѣдѣній, пріѣхалъ мистеръ Майерсъ, и я опять долженъ былъ передъ нимъ разворачивать весь мой багажъ. Наконецъ, въ концѣ апрѣля, возобновилась атака изъ Петербурга. Отъ одного изъ членовъ семьи г-жи Y. я получилъ письмо, гдѣ, «по большой дружбѣ ко мнѣ», меня предупреждали, что дѣла мои плохи: почтенная Елена Петровна требуетъ (приводятся выдержки изъ ея письма) «чтобы я отказался отъ своихъ словъ относительно видѣнныхъ мною ея «феноменовъ» и никому не разсказывалъ о ней ничего», — если же я не исполню этого требованія, «то она не задумается, что́ ей дѣлать, такъ какъ ей нечего терять, — и напечатаетъ обо мнѣ — все что ей угодно и какъ ей угодно, ибо должна же она защищаться».
На слѣдующій день письмо отъ самой г-жи Y., письмо убѣдительное, полное дружеской заботы обо мнѣ: «…Слушайте мою горячую, усердную просьбу — отстранитесь отъ всего, что касается Елены… Пусть валится на нее, если такое наказаніе суждено ей; но не чрезъ васъ — пожалѣйте меня… я не хотѣла бы, чтобы между нашими добрыми отношеніями чернымъ призракомъ стали послѣднія тяжкія ея страданія, какъ бы ни были они заслужены, это все равно… Одна ея глупость: это измышленіе дѣвства подняло
преследую, не желаю больше и думать ни о «madame», ни об ее «обществе». Если же меня не хотят оставить в покое, то пусть делают, что угодно — я-то тут причем? я сделал свое дело — и ушел, и не понимаю, чего же хотят от меня, когда уже все кончено?
Вся эта кутерьма, отвлекая от более интересных и производительных занятий, так мне наконец опротивела, что я поспешил совсем в иную атмосферу, в полную тишину, в древний бретонский город Динан, к морскому берегу, вблизи которого возвышается одно из чудес мира — знаменитый Mont St.-Michel. Моя просьба, обращенная к г-же Y. и ее семье, была, по-видимому, исполнена — никто из них не передавал мне больше сплетен относительно Блаватской и Ко.
Но все же забыть о ней мне не удавалось: в Динан для свидания со мною и получения от меня разных сведений приехал мистер Майерс, и я опять должен был перед ним разворачивать весь мой багаж. Наконец, в конце апреля, возобновилась атака из Петербурга. От одного из членов семьи г-жи Y. я получил письмо, где, «по большой дружбе ко мне», меня предупреждали, что дела мои плохи: почтенная Елена Петровна требует (приводятся выдержки из ее письма) «чтобы я отказался от своих слов относительно виденных мною ее «феноменов» и никому не рассказывал о ней ничего», — если же я не исполню этого требования, «то она не задумается, что́ ей делать, так как ей нечего терять, — и напечатает обо мне — все что ей угодно и как ей угодно, ибо должна же она защищаться».
На следующий день письмо от самой г-жи Y., письмо убедительное, полное дружеской заботы обо мне: «…Слушайте мою горячую, усердную просьбу — отстранитесь от всего, что касается Елены… Пусть валится на нее, если такое наказание суждено ей; но не чрез вас — пожалейте меня… я не хотела бы, чтобы между нашими добрыми отношениями черным призраком стали последние тяжкие ее страдания, как бы ни были они заслужены, это все равно… Одна ее глупость: это измышление девства подняло
