— За рыбой!—сказалъ, ласково улыбаясь голубыми глазами, полный, широкоплечій невысокаго роста мальчикъ, подходя къ дубу.
— А мы соловья у тебя слушали! Ахъ, и пѣлъ! У Аришки и слюни потекли, рехнулась дѣвка; онъ и пѣть бросилъ, а она на насъ шикаетъ: «Не мѣшайте де, соловья слушаю!…»
И опять раздался дружный хохотъ Степы и Кузи; смѣялась и Ариша, показывая бѣлые зубы; задумчиво улыбался и голубоглазый панычъ…
— Ну, идемъ, что ли!
— Поетъ, опять поетъ!—приложивъ палецъ къ губамъ, прошептала Ариша.
Она была права. Соловей снова запѣлъ, сперва тихо-тихо, а потомъ громче, выводя тонкіе, нѣжные переливы за переливами… Снова все замерло, не шелохнетъ листъ на яблонѣ, гдѣ засѣлъ пѣвецъ, притихли и рѣзвыя дѣти, тишина кругомъ, ароматъ, и только растетъ, звенитъ, серебромъ разсыпается чудная пѣснь соловья.
Хорошо было весной въ нашемъ маленькомъ садикѣ, въ селѣ Чардымѣ, на широкой матушкѣ-Волгѣ!
— За рыбой! — сказал, ласково улыбаясь голубыми глазами, полный, широкоплечий невысокого роста мальчик, подходя к дубу.
— А мы соловья у тебя слушали! Ах, и пел! У Аришки и слюни потекли, рехнулась девка; он и петь бросил, а она на нас шикает: «Не мешайте де, соловья слушаю!…»
И опять раздался дружный хохот Стёпы и Кузи; смеялась и Ариша, показывая белые зубы; задумчиво улыбался и голубоглазый паныч…
— Ну, идём, что ли!
— Поёт, опять поёт! — приложив палец к губам, прошептала Ариша.
Она была права. Соловей снова запел, сперва тихо-тихо, а потом громче, выводя тонкие, нежные переливы за переливами… Снова всё замерло, не шелохнёт лист на яблоне, где засел певец, притихли и резвые дети, тишина кругом, аромат, и только растёт, звенит, серебром рассыпается чудная песнь соловья.
Хорошо было весной в нашем маленьком садике, в селе Чардыме, на широкой матушке-Волге!
