отъ воды и огня, но и все когда-то родившееся подвержено гибели, хотя имѣетъ происхожденіе божественное (De Rep. VIII, p. 546 A: γενομένῳ παντὶ φθορά ἐστι). А такъ какъ въ мірѣ нѣтъ ничего, что не подлежало бы необходимости измѣняться, то могъ ли философъ иначе думать и о цѣломъ мірѣ? Впрочемъ иной, можетъ быть, скажетъ, что, по ученію Платона, міръ вѣченъ и неразрушимъ: какимъ же образомъ связать его необходимостію разрушенія? — Правда; однакожъ вѣчность міра нисколько не препятствуетъ ему принимать разныя состоянія. Въ одномъ превосходномъ мѣстѣ Тимея (p. 37 A) говорится о міровой душѣ, что, будучи сложена изъ стихіи божественной и тѣлесной, она, по своей природѣ, можетъ какъ познавать истину, такъ имѣть и ложныя мнѣнія. Что же? слѣдуетъ ли отсюда, что разныя выраженія души уничтожаютъ то самое, что̀ выражаетъ себя? Въ такомъ случаѣ, электрическая искра уничтожила бы силу электричества, снесенное яйцо уничтожило бы курицу. Начало всякаго зла, по Платону, усматривается въ матеріи, которая, будучи склонна къ движеніямъ возмутительнымъ, иногда производитъ то, что души, не смотря на божественную свою разумность, увлекаются къ заблужденіямъ и, какъ бы противъ воли не подчиняясь уму, стремятся къ худшему. И если это свойственно людямъ, то не иное можно заключать и о цѣломъ мірѣ; ибо какъ скоро душа его сложена изъ стихіи не только разумной, но и чувственной, то, конечно, можетъ иногда возобладать надъ нимъ забвеніе о Божіемъ управленіи. И такъ, вотъ въ какомъ смыслѣ и съ какою цѣлію Платонъ помѣстилъ въ своемъ Политикѣ сказанный миѳъ. Соединивъ древнія сказанія о разныхъ возрастахъ міра съ собственными своими мнѣніями, онъ положилъ, что міръ, пока водится божественнымъ умомъ, бываетъ не только невредимъ и безопасенъ, но и наслаждается блаженствомъ; а какъ скоро удаляется отъ начала божественнаго и предается врожденной похоти, тотчасъ вступаетъ въ чреду временъ несчастныхъ и уже не можетъ держаться
от воды и огня, но и всё когда-то родившееся подвержено гибели, хотя имеет происхождение божественное (De Rep. VIII, p. 546 A: γενομένῳ παντὶ φθορά ἐστι). А так как в мире нет ничего, что не подлежало бы необходимости изменяться, то мог ли философ иначе думать и о целом мире? Впрочем иной, может быть, скажет, что, по учению Платона, мир вечен и неразрушим: каким же образом связать его необходимостию разрушения? — Правда; однакож вечность мира нисколько не препятствует ему принимать разные состояния. В одном превосходном месте Тимея (p. 37 A) говорится о мировой душе, что, будучи сложена из стихии божественной и телесной, она, по своей природе, может как познавать истину, так иметь и ложные мнения. Что же? следует ли отсюда, что разные выражения души уничтожают то самое, что̀ выражает себя? В таком случае, электрическая искра уничтожила бы силу электричества, снесенное яйцо уничтожило бы курицу. Начало всякого зла, по Платону, усматривается в материи, которая, будучи склонна к движениям возмутительным, иногда производит то, что души, не смотря на божественную свою разумность, увлекаются к заблуждениям и, как бы против воли не подчиняясь уму, стремятся к худшему. И если это свойственно людям, то не иное можно заключать и о целом мире; ибо как скоро душа его сложена из стихии не только разумной, но и чувственной, то, конечно, может иногда возобладать над ним забвение о Божием управлении. Итак, вот в каком смысле и с какою целью Платон поместил в своем Политике сказанный миф. Соединив древние сказания о разных возрастах мира с собственными своими мнениями, он положил, что мир, пока водится божественным умом, бывает не только невредим и безопасен, но и наслаждается блаженством; а как скоро удаляется от начала божественного и предается врожденной похоти, тотчас вступает в чреду времен несчастных и уже не может держаться
