нѣтъ? — Легко вооруженный. И, если угодно, сказалъ онъ, все такимъ же образомъ. — Стало быть[1] знатоки смѣлѣе незнатоковъ и смѣлѣе самихъ себя, когда выучились, чѣмъ были B. прежде до ученья? Но видывалъ ли ты такихъ людей, спросилъ я, которые, не зная ничего этого, были однакожь смѣлы во всѣхъ подобныхъ дѣйствіяхъ? — Видывалъ, — даже слишкомъ смѣлыхъ. — И эти смѣльчаки то же мужественны? — О, въ такомъ случаѣ мужество было бы дѣломъ постыднымъ, отвѣчалъ онъ; потому что это люди изступленные. — Но что сказалъ ты о мужественныхъ? спросилъ я; развѣ не то, что они смѣлы? — Да; я и теперь говорю объ нихъ тоже самое отвѣчалъ онъ. — И однакожь эти смѣльчаки оказываются не C. мужественными, а изступленными? между тѣмъ какъ прежде самые мудрые названы самыми смѣлыми, а самые смѣлые — самыми мужественными, откуда слѣдовало бы, что мужество есть мудрость. — Не вѣрно припоминаешь, Сократъ, что я говорилъ и отвѣчалъ тебѣ. Ты спросилъ: мужественные смѣлы ли? Я отвѣчалъ: смѣлы. Но ты не спрашивалъ: смѣлые мужественны ли? иначе на твой вопросъ было бы сказано, что не всѣ. А что мужественныхъ я призналъ смѣлыми, этого D. ты ни чѣмъ не опровергъ. Потомъ знатоковъ ты счелъ смѣлѣе самихъ себя и тѣхъ, которые незнакомы съ извѣстнымъ искусствомъ, и отсюда заключилъ, что мужество и мудрость — одно и тоже. Но продолжая идти этимъ путемъ, можно бы также вывесть слѣдствіе, что и крѣпость есть мудрость. Напримѣръ, положимъ, что ты сперва спросилъ бы меня: крѣпкіе сильны ли? Я отвѣчалъ бы: да. Потомъ: умѣющіе сражаться сильнѣе ли тѣхъ, которые не умѣютъ E. сражаться, и сильнѣе ли самихъ себя, когда они выучились, чѣмъ были до ученья? Я опять сказалъ бы: да. А какъ скоро
- ↑ Стало быть знатоки.... эту рѣчь Штальбомъ влагаетъ въ уста Протагора. Но далѣе (D) Протагоръ явно приписываетъ эти слова Сократу. По этому οἱ ἐπιστήμονες τῶν μὴ ἐπισταμένων-... я читаю: οἱ ἄρα ἐπιστήμονες.... и начинаю вопросъ Сократа (ибо это будетъ уже вопросительная рѣчь) словами: Стало быть.
нет? — Легко вооруженный. И, если угодно, сказал он, всё таким же образом. — Стало быть[1] знатоки смелее незнатоков и смелее самих себя, когда выучились, чем были B. прежде до ученья? Но видывал ли ты таких людей, спросил я, которые, не зная ничего этого, были однако ж смелы во всех подобных действиях? — Видывал, — даже слишком смелых. — И эти смельчаки то же мужественны? — О, в таком случае мужество было бы делом постыдным, отвечал он; потому что это люди исступленные. — Но что сказал ты о мужественных? спросил я; разве не то, что они смелы? — Да; я и теперь говорю о них тоже самое отвечал он. — И однако ж эти смельчаки оказываются не C. мужественными, а исступленными? между тем как прежде самые мудрые названы самыми смелыми, а самые смелые — самыми мужественными, откуда следовало бы, что мужество есть мудрость. — Не верно припоминаешь, Сократ, что я говорил и отвечал тебе. Ты спросил: мужественные смелы ли? Я отвечал: смелы. Но ты не спрашивал: смелые мужественны ли? иначе на твой вопрос было бы сказано, что не все. А что мужественных я признал смелыми, этого D. ты ни чем не опроверг. Потом знатоков ты счел смелее самих себя и тех, которые незнакомы с известным искусством, и отсюда заключил, что мужество и мудрость — одно и тоже. Но продолжая идти этим путем, можно бы также вывесть следствие, что и крепость есть мудрость. Например, положим, что ты сперва спросил бы меня: крепкие сильны ли? Я отвечал бы: да. Потом: умеющие сражаться сильнее ли тех, которые не умеют E. сражаться, и сильнее ли самих себя, когда они выучились, чем были до ученья? Я опять сказал бы: да. А как скоро
————————————
- ↑ Стало быть знатоки.... эту речь Штальбом влагает в уста Протагора. Но далее (D) Протагор явно приписывает эти слова Сократу. Поэтому οἱ ἐπιστήμονες τῶν μὴ ἐπισταμένων-... я читаю: οἱ ἄρα ἐπιστήμονες.... и начинаю вопрос Сократа (ибо это будет уже вопросительная речь) словами: Стало быть.
