и показать, что онъ не въ-состояніи опровергнуть и самыхъ очевидныхъ парадоксовъ. Воспользовавшись ученіемъ Сократа, что добродѣтель состоитъ въ знаніи, и умышленно опустивъ важнѣйшее ея ограниченіе, что знаніе и дѣло въ добродѣтели нераздѣльны, Платонъ опредѣляетъ знаніе не какъ разумѣніе добра, но какъ добра и зла вмѣстѣ, и потомъ, нечувствительно перешедши къ дѣланію того и другаго, съ этой точки зрѣнія между правдивымъ и лжецомъ, равно-какъ между справедливымъ и несправедливымъ, устраняетъ всякое различіе. Софизмъ очевиденъ, и однакожъ Иппіасъ не можетъ распутать его. Слѣдовательно, весь этотъ разговоръ есть не иное что, какъ діалектическая насмѣшка надъ тупоуміемъ и хвастовствомъ софиста. Точно такимъ-же образомъ Сократъ у Ксенофонта (Mem. IV, 2. 14 sqq) смѣется надъ заносчивостію юноши Евтидема, который слишкомъ рано началъ гордиться тѣмъ, что собралъ много свитковъ, написанныхъ пресловутыми мудрецами. Съ этимъ мѣстомъ Ксенофонтовыхъ «Записокъ» такъ сходенъ Платоновъ «Иппіасъ», что, излагая свой діалогъ, Платонъ едва-ли не подражалъ Сократу въ способѣ приводить въ стыдъ заносчивое юношество. Чтобы убѣдится въ этомъ, стоитъ только прочитать текстъ Ксенофонта. Во-первыхъ, въ немъ замѣчаются почти тѣ-же части, какія различены нами въ Платоновомъ Иппіасѣ: именно, начиная отъ § 14, Сократъ доказываетъ Евтидему, что не видитъ различія между человѣкомъ правдивымъ и лжецомъ; а отъ § 19 — убѣждаетъ юношу въ томъ, что человѣкъ, наносящій обиду сознательно и добровольно, лучше, даже справедливѣе того, кто обманываетъ невольно и безсознательно. Во-вторыхъ, и самое изложеніе Ксенофонтова отрывка весьма близко подходитъ къ изложенію Иппіаса. Разговоръ Сократа съ Евтидемомъ Ксенофонтъ передаетъ слѣдующимъ образомъ:
«Кто несправедливъ? спрашиваетъ Сократъ, — тотъ-ли, кто добровольно обманываетъ, или тотъ, кто не добровольно?»
«Я еще не могу, Сократъ, съ увѣренностію отвѣчать на это; потому-что все прежнее мнѣ иначе кажется теперь, чѣмъ
и показать, что он не в-состоянии опровергнуть и самых очевидных парадоксов. Воспользовавшись учением Сократа, что добродетель состоит в знании, и умышленно опустив важнейшее её ограничение, что знание и дело в добродетели нераздельны, Платон определяет знание не как разумение добра, но как добра и зла вместе, и потом, нечувствительно перешедши к деланию того и другого, с этой точки зрения между правдивым и лжецом, равно-как между справедливым и несправедливым, устраняет всякое различие. Софизм очевиден, и однакож Иппиас не может распутать его. Следовательно, весь этот разговор есть не иное что, как диалектическая насмешка над тупоумием и хвастовством софиста. Точно таким же образом Сократ у Ксенофонта (Mem. IV, 2. 14 sqq) смеется над заносчивостию юноши Евтидема, который слишком рано начал гордиться тем, что собрал много свитков, написанных пресловутыми мудрецами. С этим местом Ксенофонтовых «Записок» так сходен Платонов «Иппиас», что, излагая свой диалог, Платон едва ли не подражал Сократу в способе приводить в стыд заносчивое юношество. Чтобы убедится в этом, стоит только прочитать текст Ксенофонта. Во-первых, в нём замечаются почти те же части, какие различены нами в Платоновом Иппиасе: именно, начиная от § 14, Сократ доказывает Евтидему, что не видит различия между человеком правдивым и лжецом; а от § 19 — убеждает юношу в том, что человек, наносящий обиду сознательно и добровольно, лучше, даже справедливее того, кто обманывает невольно и бессознательно. Во-вторых, и самое изложение Ксенофонтова отрывка весьма близко подходит к изложению Иппиаса. Разговор Сократа с Евтидемом Ксенофонт передает следующим образом:
«Кто несправедлив? спрашивает Сократ, — тот ли, кто добровольно обманывает, или тот, кто не добровольно?»
«Я еще не могу, Сократ, с уверенностью отвечать на это; потому что всё прежнее мне иначе кажется теперь, чем
