и не признаетъ ничего недостойнымъ себя, такъ что рѣшится не шутя и предъ многими подражать всему, то-есть, какъ сказано выше, и грому, и шуму вѣтровъ, града, веретенъ, колесъ, трубъ, флейтъ, свирѣлей, и тонамъ всѣхъ инструментовъ, и даже звукамъ собакъ, овецъ и птицъ. Стало-быть, вся его рѣчь, составленная изъ подражанія голосамъ и образамъ, не будетъ ли заключать въ B. себѣ весьма мало разсказа? — Это тоже необходимо, отвѣчалъ онъ. — Такъ вотъ что я разумѣлъ, говоря о двухъ родахъ изложенія. — Да, они дѣйствительно таковы, сказалъ онъ. — Но одинъ изъ нихъ не малымъ ли подверженъ измѣненіямъ? и кто сообщаетъ рѣчи надлежащую гармонію и риѳмъ, тому, чтобы говорить справедливо, не приходится ли выражаться всегда почти однимъ и тѣмъ же способомъ, одною и тою же гармоніею — (ибо измѣненія здѣсь невелики) — да и риѳмомъ-то приблизительно также C. одинаковымъ[1]? — Въ самомъ дѣлѣ, такъ бываетъ, сказалъ онъ. — Что жъ? а родъ рѣчи, свойственный другому, не требуетъ ли противнаго, то-есть всякихъ гармоній и всякихъ риѳмовъ, если говорить опять, какъ слѣдуетъ? Вѣдь формы измѣненій въ немъ весьма различны? — Это-то и очень несомнѣнно. — Такъ не всѣ ли поэты и говорящіе что-нибудь употребляютъ либо тотъ типъ рѣчи, либо этотъ, либо смѣшанный изъ того и другаго? — Необходимо, отвѣчалъ D. онъ. — Что же мы сдѣлаемъ? спросилъ я: всѣ ли эти типы примемъ въ свой городъ, или который-нибудь одинъ изъ несмѣшанныхъ, или смѣшанный? — Если нужно мое
- ↑ Здѣсь разумѣетъ Платонъ форму рѣчи повѣствовательную, чуждую подражанія. Она проста, неразнообразна, и чѣмъ чище и возвышеннѣе изображаемое ею добро, тѣмъ менѣе въ ней измѣняемости. При описаніи добра, поэтъ не расчитываетъ на эффектъ, потому что эффекты поражаютъ только чувственность и вызываютъ человѣка изъ области духа въ міръ скоропреходящихъ явленій. Кто изображаетъ добро въ чистотѣ его природы, тотъ увлекаетъ душу истинною и постоянною его красотою, а не модуляціями видимыхъ образовъ. Съ этой точки зрѣнія можно объяснять различіе между поэзіею и музыкою религіозною и мірскою, и правильно судитъ когда и отчего первая изъ нихъ можетъ унижать свое достоинство.
и не признает ничего недостойным себя, так что решится не шутя и пред многими подражать всему, то есть, как сказано выше, и грому, и шуму ветров, града, веретен, колес, труб, флейт, свирелей, и тонам всех инструментов, и даже звукам собак, овец и птиц. Стало быть, вся его речь, составленная из подражания голосам и образам, не будет ли заключать в B. себе весьма мало рассказа? — Это тоже необходимо, отвечал он. — Так вот что я разумел, говоря о двух родах изложения. — Да, они действительно таковы, сказал он. — Но один из них не малым ли подвержен изменениям? и кто сообщает речи надлежащую гармонию и рифм, тому, чтобы говорить справедливо, не приходится ли выражаться всегда почти одним и тем же способом, одною и тою же гармониею — (ибо изменения здесь невелики) — да и рифмом-то приблизительно также C. одинаковым[1]? — В самом деле, так бывает, сказал он. — Что ж? а род речи, свойственный другому, не требует ли противного, то есть всяких гармоний и всяких рифмов, если говорить опять, как следует? Ведь формы изменений в нём весьма различны? — Это-то и очень несомненно. — Так не все ли поэты и говорящие что-нибудь употребляют либо тот тип речи, либо этот, либо смешанный из того и другого? — Необходимо, отвечал D. он. — Что же мы сделаем? спросил я: все ли эти типы примем в свой город, или который-нибудь один из несмешанных, или смешанный? — Если нужно мое
————————————
- ↑ Здесь разумеет Платон форму речи повествовательную, чуждую подражания. Она проста, неразнообразна, и чем чище и возвышеннее изображаемое ею добро, тем менее в ней изменяемости. При описании добра, поэт не рассчитывает на эффект, потому что эффекты поражают только чувственность и вызывают человека из области духа в мир скоропреходящих явлений. Кто изображает добро в чистоте его природы, тот увлекает душу истинною и постоянною его красотою, а не модуляциями видимых образов. С этой точки зрения можно объяснять различие между поэзиею и музыкою религиозною и мирскою, и правильно судит когда и отчего первая из них может унижать свое достоинство.
