знавалъ такъ приспособленными къ этой смѣняемости вещей, что они всегда и вездѣ бываютъ согласны съ нею, — доказательства чего см. Theaet. p. 151 E — 160 E, — то не могло же быть, чтобъ и именъ вещей не признавалъ онъ такими, какими постигаются они каждымъ чувствомъ и разумѣніемъ, то есть естественными. Справедливость нашей догадки довольно ясно подтверждаютъ многія мѣста Кратила. Предположивъ это, становится понятнымъ, почему Ермогенъ, полагавшій, что всѣ имена произошли отъ употребленія и условія, говоритъ съ такимъ презрѣніемъ о Протагоровой Истинѣ. Если бы софистъ въ этой книгѣ защищалъ происхожденіе словъ отъ произвола, то собесѣдникъ, безъ сомнѣнія, иначе судилъ бы о его сочиненіи. Этимъ предположеніемъ объясняется и то, почему (p. 391 A) Сократъ велитъ Ермогену идти къ брату Калліасу, чтобы научиться отъ него естественному произведенію словъ по протагоровскому способу; ибо Калліасъ, калъ извѣстно, былъ преданъ и всѣмъ прочимъ софистамъ, но особенно Протагору (чит. Protag. p. 311 A). Что же касается до діалектики абдеритянина, то мы знаемъ, что ученики его слишкомъ злоупотребляли ею и прилагали ее ко всякимъ хитросплетеніямъ и мелочнымъ софизмамъ. То же выходитъ и изъ положенныхъ имъ началъ этимологіи; ибо изъ самаго Кратила можно понять, что между друзьями его явились люди, пользовавшіеся ими нелѣпо: не изъ словъ и именъ, созданныхъ умомъ, старались они выводить и объяснять человѣческія понятія, а сами въ слова и имена вносили свои помыслы и этимъ способомъ доказывали и утверждали ихъ. Эти люди преслѣдуются здѣсь тонкою насмѣшкою, и въ то же время многими примѣрами нелѣпой этимологіи показывается, какъ превратно примѣняютъ они свое искусство. Въ этомъ отношеніи особеннаго вниманія заслуживаетъ то, что производства словъ въ большомъ обиліи заимствуются у Омира и осмѣиваются подъ его авторитетомъ. Это служитъ замѣчательнымъ доказательствомъ,
знавал так приспособленными к этой сменяемости вещей, что они всегда и везде бывают согласны с нею, — доказательства чего см. Theaet. p. 151 E — 160 E, — то не могло же быть, чтоб и имен вещей не признавал он такими, какими постигаются они каждым чувством и разумением, то есть естественными. Справедливость нашей догадки довольно ясно подтверждают многие места Кратила. Предположив это, становится понятным, почему Ермоген, полагавший, что все имена произошли от употребления и условия, говорит с таким презрением о Протагоровой Истине. Если бы софист в этой книге защищал происхождение слов от произвола, то собеседник, без сомнения, иначе судил бы о его сочинении. Этим предположением объясняется и то, почему (p. 391 A) Сократ велит Ермогену идти к брату Каллиасу, чтобы научиться от него естественному произведению слов по протагоровскому способу; ибо Каллиас, кал известно, был предан и всем прочим софистам, но особенно Протагору (чит. Protag. p. 311 A). Что же касается до диалектики абдеритянина, то мы знаем, что ученики его слишком злоупотребляли ею и прилагали ее ко всяким хитросплетениям и мелочным софизмам. То же выходит и из положенных им начал этимологии; ибо из самого Кратила можно понять, что между друзьями его явились люди, пользовавшиеся ими нелепо: не из слов и имен, созданных умом, старались они выводить и объяснять человеческие понятия, а сами в слова и имена вносили свои помыслы и этим способом доказывали и утверждали их. Эти люди преследуются здесь тонкою насмешкою, и в то же время многими примерами нелепой этимологии показывается, как превратно применяют они свое искусство. В этом отношении особенного внимания заслуживает то, что производства слов в большом обилии заимствуются у Омира и осмеиваются под его авторитетом. Это служит замечательным доказательством,
