не цѣлый видъ, а всегда часть[1]. — Представляется, конечно, такъ. — Что же? захочешь ли утверждать, Сократъ, что видъ, какъ одно, у насъ дѣйствительно дѣлится и, дѣлясь, все-таки будетъ одно? — Отнюдь нѣтъ, отвѣчалъ онъ. — Смотри-ка, продолжалъ Парменидъ: если ты будешь дѣлить самую великость, и каждый изъ многихъ большихъ предметовъ D. окажется великъ ея частію, которая меньше самой великости, — не представится ли это несообразнымъ? — Конечно, сказалъ онъ. — Что же? каждая вещь, получивъ какую нибудь часть равнаго, — которая меньше въ сравненіи съ самымъ равнымъ, — будетъ ли заключать въ себѣ нѣчто, чѣмъ сравняется съ какою либо вещію? — Невозможно. — Но положимъ, кто либо изъ насъ приметъ часть малости: сама малость будетъ больше ея, такъ какъ это ея часть. И тогда какъ сама малость окажется больше, то̀, къ чему приложится
- ↑ А всегда часть, ἀλλὰ μέρος ἑκάστου ἂν εἴη. Смыслъ рѣчи требуетъ, чтобы ἑκάστου въ этомъ мѣстѣ относилось къ εἶδος; а конструкція фразы такова, что оно самостоятельно, или позволяетъ разумѣть πράγματος. Видя такую несообразность, Штальбомъ, вслѣдъ за другими критиками, предполагаетъ здѣсь неправильность текста, и съ своей стороны хорошо догадывается, что лучше было бы читать: ἀλλὰ μέρος ἑκάστοτ᾽ ἄν εἴῃ, — хотя списки Платоновыхъ сочиненій постоянно сохраняютъ ἑκάστου ἄν ἔιη. — Этотъ первый доводъ противъ теоріи идей заключается въ слѣдующемъ. Идея всецѣло ли заключается въ недѣлимомъ, которое причастно ея? Если всецѣло въ каждомъ, то она повторяется до безконечности и, слѣдовательно, уже не одна. Но Сократъ настаиваетъ, что она одна, и объясняетъ это примѣромъ дня, который, раздѣляясь по многимъ мѣстамъ, тѣмъ не менѣе — одинъ. Здѣсь, по всей вѣроятности, можно полагать начало споровъ между номиналистами и реалистами; стоитъ только, вмѣсто идеи, поставить общее или родовое понятіе. Вопросъ былъ тотъ же: Родъ весь ли въ своемъ единствѣ заключается въ каждомъ изъ составляющихъ его недѣлимыхъ? — Ученіе Вильгельма де Шампо отвѣчаетъ на это положительно, и притомъ почти словами Платона: «eamdem essentialiter rem totam simul singulis suis inesse individuis» (Ouvrages inedits d’ Abelard, in-4°, 1836. Introduction, p. CXV). А возраженіе Парменида, что въ такомъ случаѣ идея была бы тожественна съ каждымъ недѣлимымъ, существующимъ особо отъ всякаго другаго недѣлимаго, — повторено было Абеляромъ: «Если родъ есть сущность недѣлимаго, и если въ каждомъ недѣлимомъ онъ содержится всецѣло, такъ что цѣлая сущность Сократа есть вмѣстѣ и цѣлая сущность Платона; то слѣдуетъ, что, когда Платонъ находится въ Римѣ, а Сократъ въ Аѳинахъ, сущность перваго и послѣдняго въ то же самое время будетъ и въ Римѣ и въ Аѳинахъ» (Oeuvres d’ Abelard. Introduct. CXXXIV).
не целый вид, а всегда часть[1]. — Представляется, конечно, так. — Что же? захочешь ли утверждать, Сократ, что вид, как одно, у нас действительно делится и, делясь, всё-таки будет одно? — Отнюдь нет, отвечал он. — Смотри-ка, продолжал Парменид: если ты будешь делить самую великость, и каждый из многих больших предметов D. окажется велик её частью, которая меньше самой великости, — не представится ли это несообразным? — Конечно, сказал он. — Что же? каждая вещь, получив какую-нибудь часть равного, — которая меньше в сравнении с самым равным, — будет ли заключать в себе нечто, чем сравняется с какою-либо вещию? — Невозможно. — Но положим, кто-либо из нас примет часть малости: сама малость будет больше её, так как это её часть. И тогда как сама малость окажется больше, то̀, к чему приложится
——————
- ↑ А всегда часть, ἀλλὰ μέρος ἑκάστου ἂν εἴη. Смысл речи требует, чтобы ἑκάστου в этом месте относилось к εἶδος; а конструкция фразы такова, что оно самостоятельно, или позволяет разуметь πράγματος. Видя такую несообразность, Штальбом, вслед за другими критиками, предполагает здесь неправильность текста, и со своей стороны хорошо догадывается, что лучше было бы читать: ἀλλὰ μέρος ἑκάστοτ᾽ ἄν εἴῃ, — хотя списки Платоновых сочинений постоянно сохраняют ἑκάστου ἄν ἔιη. — Этот первый довод против теории идей заключается в следующем. Идея всецело ли заключается в неделимом, которое причастно её? Если всецело в каждом, то она повторяется до бесконечности и, следовательно, уже не одна. Но Сократ настаивает, что она одна, и объясняет это примером дня, который, разделяясь по многим местам, тем не менее — один. Здесь, по всей вероятности, можно полагать начало споров между номиналистами и реалистами; стоит только, вместо идеи, поставить общее или родовое понятие. Вопрос был тот же: Род весь ли в своем единстве заключается в каждом из составляющих его неделимых? — Учение Вильгельма де Шампо отвечает на это положительно, и притом почти словами Платона: «eamdem essentialiter rem totam simul singulis suis inesse individuis» (Ouvrages inedits d’ Abelard, in-4°, 1836. Introduction, p. CXV). А возражение Парменида, что в таком случае идея была бы тожественна с каждым неделимым, существующим особо от всякого другого неделимого, — повторено было Абеляром: «Если род есть сущность неделимого, и если в каждом неделимом он содержится всецело, так что целая сущность Сократа есть вместе и целая сущность Платона; то следует, что, когда Платон находится в Риме, а Сократ в Афинах, сущность первого и последнего в то же самое время будет и в Риме и в Афинах» (Oeuvres d’ Abelard. Introduct. CXXXIV).
