именно по-русски сказать то, что̀ онъ хотѣлъ скрыть отъ слугъ, заговорилъ по-французски.
— Ты знакомъ съ Карениной? Мы вмѣстѣ путешествуемъ. Я къ ней иду, — по-французски сказалъ онъ, внимательно вглядываясь въ лицо Голенищева.
— А! Я и не эналъ (хотя онъ и зналъ,) — равнодушно отвѣчалъ Голенищевъ. — Ты давно пріѣхалъ? — прибавилъ онъ.
— Я? четвертый день, — отвѣтилъ Вронскій, еще разъ внимательно вглядываясь въ лицо товарища.
«Да, онъ порядочный человѣкъ, и смотритъ на дѣло какъ должно,» сказалъ себѣ Вронскій, понявъ значеніе выраженія лица Голенищева и перемѣны разговора. «Можно познакомить его съ Анной, онъ смотритъ какъ должно».
Вронскій, въ эти три мѣсяца, которые онъ провелъ съ Анной за границей, сходясь съ новыми людьми, всегда задавалъ себѣ вопросъ о томъ, какъ это новое лицо посмотритъ на его отношенія къ Аннѣ, и большею частью встрѣчалъ въ мущинахъ какое должно пониманіе. Но, еслибъ его спросили, и спросили тѣхъ, которые понимали «какъ должно,» въ чемъ состояло это пониманіе, и онъ и они были бы въ большомъ затрудненіи.
Въ сущности, понимавшіе, по мнѣнію Вронскаго, «какъ должно», никакъ не понимали этого, а держали себя вообще, какъ держатъ себя благовоспитанные люди относительно всѣхъ сложныхъ и неразрѣшимыхъ вопросовъ, со всѣхъ сторонъ окружающихъ жизнь, — держали себя прилично, избѣгая намековъ и непріятныхъ вопросовъ. Они дѣлали видъ, что вполнѣ понимаютъ значеніе и смыслъ положенія, признаютъ и даже одобряютъ его, но считаютъ неумѣстнымъ и лишнимъ объяснять все это.
Вронскій сейчасъ-же догадался, что Голенищевъ былъ
