рилъ очень хорошо, и внимательно слушала его. Они дошли пѣшкомъ до нанятаго дома и осмотрѣли его.
— Я очень рада одному, — сказала Анна Голенищеву, когда они уже возвращались. — У Алексѣя будетъ atelier хорошій. Непремѣнно ты возьми эту комнату, — сказала она Вронскому по-русски и говоря ему ты, такъ-какъ она уже поняла, что Голенищевъ въ ихъ уединеніи сдѣлается близкимъ человѣкомъ, и что предъ нимъ скрываться не нужно.
— Развѣ ты пишешь? — сказалъ Голенищевъ, быстро оборачиваясь къ Вронскому.
— Да, я давно занимался, и теперь немного началъ, — сказалъ Вронскій, краснѣя.
— У него большой талантъ, — сказала Анна съ радостною улыбкой. — Я, разумѣется, не судья. Но судьи знающіе то же сказали.
Анна, въ этотъ первый періодъ своего освобожденія и быстраго выздоровленія, чувствовала себя непростительно счастливою и полною радости жизни. Воспоминаніе несчастія мужа не отравляло ея счастія. Воспоминаніе это съ одной стороны было слишкомъ ужасно, чтобы думать о немъ. Съ другой стороны, несчастіе ея мужа дало ей слишкомъ большое счастіе, чтобы раскаиваться. Воспоминаніе обо всемъ, что̀ случилось съ нею послѣ болѣзни: примиреніе съ мужемъ, разрывъ, извѣстіе о ранѣ Вронскаго, его появленіе, приготовленіе въ разводу, отъѣздъ изъ дома мужа, прощанье съ сыномъ, — все это казалось ей горячечнымъ сномъ, отъ котораго она проснулась одна съ Вронскимъ за границей. Воспоминаніе о злѣ, причиненномъ мужу, возбуждало въ ней чувство, похожее на отвращеніе и подобное тому, какое испытывалъ бы тонувшій человѣкъ,
