Портретъ съ пятаго сеанса поразилъ всѣхъ, въ особенности Вронскаго, не только сходствомъ, но и особенною красотою. Странно было, какъ могъ Михайловъ найти ту ея особенную красоту. «Надо было знать и любить ее, какъ я любилъ, чтобы найти это самое милое ея душевное выраженіе», думалъ Вронскій, хотя онъ по этому портрету только узналъ это самое милое ея душевное выраженіе. Но выраженіе это было такъ правдиво, что ему и другимъ казалось, что они давно знали его.
— Я сколько времени бьюсь, и ничего не сдѣлалъ, — говорилъ онъ про свой портретъ, — а онъ посмотрѣлъ, и написалъ. Вотъ что̀ значить техника.
— Это придетъ, — утѣшалъ его Голенищевъ, въ понятіи котораго Вронскій имѣлъ и талантъ и, главное, образованіе, дающее возвышенный взглядъ на искусство. Убѣжденіе Голенищева въ талантѣ Вронскаго поддерживалось еще и тѣмъ, что ему нужно было сочувствіе и похвалы Вронскаго его статьямъ и мыслямъ, и онъ чувствовалъ, что похвалы и поддержка должны быть взаимны.
Въ чужомъ домѣ и въ особенности въ палаццо у Вронскаго, Михайловъ быль совсѣмъ другимъ человѣкомъ, чѣмъ у себя въ студіи. Онъ былъ непріязненно почтителенъ, какъ-бы боясь сближенія съ людьми, которыхъ онъ не уважалъ. Онъ называлъ Вронскаго — ваше сіятельство, и никогда, несмотря на приглашенія Анны и Вронскаго, не оставался обѣдать и не приходилъ иначе, какъ для сеансовъ. Анна была болѣе, чѣмъ къ другимъ, ласкова къ нему и благодарна за свой портретъ. Вронскій былъ съ нимъ болѣе чѣмъ учтивъ, и очевидно интересовался сужденіемъ художника о своей картинѣ. Голенищевъ не пропускалъ случая внушать Михайлову настоящія понятія объ искусствѣ. Но Михайловъ оставался одинаково холоденъ ко всѣмъ. Анна чувство-
