но, почти никто не читалъ ее), совершенно было ясно, что вся книга была ничто иное, какъ наборъ высокопарныхъ словъ, да еще не кстати употребленныхъ (что̀ показывали вопросительные знаки) и что авторъ книги былъ человѣкъ совершенно невѣжественный. И все это было такъ остроумно, что Сергѣй Ивановичъ и самъ бы не отказался отъ такого остроумія: но это-то и было ужасно.
Не смотря на совершенную добросовѣстность, съ которою Сергѣй Ивановичъ провѣрялъ справедливость доводовъ рецензента, онъ ни на минуту не остановился на недостаткахъ и ошибкахъ, которые были осмѣиваемы — но тотчасъ же невольно онъ до малѣйшихъ подробностей сталъ вспоминатъ свою встрѣчу и разговоръ съ авторомъ статьи.
«Не обидѣлъ ли я его чѣмъ-нибудь?» спрашивалъ себя Сергѣй Ивановичъ.
И вспомнивъ, какъ онъ при встрѣчѣ поправилъ этого молодаго человѣка въ выказывавшемъ его невѣжество словѣ, Сергѣй Ивановичъ нашелъ объясненіе смысла статьи.
Послѣ этой статьи наступило мертвое, и печатное, и изустное, молчаніе о книгѣ, и Сергѣй Ивановичъ видѣлъ, что его шестилѣтнее произведеніе, выработанное съ такою любовью и трудомъ, прошло безслѣдно.
Положеніе Сергѣя Ивановича было еще тяжелѣе отъ того, что, окончивъ книгу, онъ не имѣлъ болѣе кабинетной работы, занимавшей прежде бо̀льшую часть его времени.
Сергѣй Ивановичъ былъ уменъ, образованъ, здоровъ, дѣятеленъ, и не зналъ, куда употребить свою дѣятельность. Разговоры въ гостиныхъ, съѣздахъ, собраніяхъ, комитетахъ, вездѣ, гдѣ можно было говорить, занимали часть его времени; но онъ, давнишній городской житель, не позволялъ себѣ уходить всему въ разговоры, какъ это дѣлалъ его не-
