ше поступить въ этомъ ужасномъ положеніи? — вотъ о чемъ надо подумать.
— Все кончено, и больше ничего, — сказала Долли. — И хуже всего то, ты пойми, что я не могу его бросить: дѣти, я связана. А съ нимъ жить я не могу, мнѣ мука видѣть его.
— Долли, голубчикъ, онъ говорилъ мнѣ, но я отъ тебя хочу слышать, скажи мнѣ все.
Долли посмотрѣла на нее вопросительно.
Участіе и любовь непритворныя видны были на лицѣ Анны.
— Изволь, — вдругъ сказала она. — Но я скажу сначала. Ты знаешь, какъ я вышла замужъ. Я съ воспитаніемъ maman не только была невинна, но я была глупа. Я ничего не знала. Говорятъ, я знаю, мужья разсказываютъ женамъ свою прежнюю жизнь, но Стива… — она поправилась: — Степанъ Аркадьичъ ничего не сказалъ мнѣ. Ты не повѣришь, но я до сихъ поръ думала, что я одна женщина, которую онъ зналъ. Такъ я жила восемь лѣтъ. Ты пойми, что я не только не подозрѣвала невѣрности, но что я считала это невозможнымъ, и тутъ, представь себѣ, съ такими понятіями узнать вдругъ весь ужасъ, всю гадость… Ты пойми меня. Быть увѣренной вполнѣ въ своемъ счастіи, и вдругъ… — продолжала Долли, удерживая рыданія, — и получить письмо… письмо его къ своей любовницѣ, къ моей гувернанткѣ. Нѣтъ, это слишкомъ ужасно! — Она поспѣшно вынула платокъ и закрыла имъ лицо. — Я понимаю еще увлеченіе, — продолжала она, помолчавъ, — но обдуманно, хитро обманывать меня… съ кѣмъ же?.. Продолжать быть моимъ мужемъ вмѣстѣ съ нею… это ужасно! Ты не можешь понять…
