То разговоръ; пусть онъ не безупреченъ, —
Лишь слуха онъ касается слегка
И, какъ туманъ, летучъ и быстротеченъ.
Что̀ въ книгахъ есть, то проживетъ вѣка,
То и ученые прочтутъ лингвисты,
То красоту являетъ языка.
Да будутъ книги у словѣнцевъ чисты!
Когда не такъ, пусть чортъ меня возьметъ,
Но всѣхъ поучатъ крайнскіе пуристы.
Чего слѣпой кружокъ вашъ не пойметъ,
Что вашимъ забраковано совѣтомъ,
Въ потомствѣ встрѣтитъ то себѣ почетъ.
Ты озарилъ мой умъ нежданнымъ свѣтомъ.
Чтобъ мой успѣхъ и проченъ былъ и скоръ,
Снабди меня для пѣнія предметомъ.
Горація словамъ наперекоръ,
Нѣтъ въ utile et dulce[1] намъ отрады:
Намъ utile — зерно, a dulce — соръ.
- ↑ Въ извѣстномъ стихѣ (Агs poet. 343): Omne tulit punclum, qui miscuit utile dulci (Высшей достоинъ хвалы, кто пріятное свяжетъ съ полезнымъ.)
То разговор; пусть он не безупречен, —
Лишь слуха он касается слегка
И, как туман, летуч и быстротечен.
Что в книгах есть, то проживёт века,
То и учёные прочтут лингвисты,
То красоту являет языка.
Да будут книги у словенцев чисты!
Когда не так, пусть чёрт меня возьмёт,
Но всех поучат крайнские пуристы.
Чего слепой кружок ваш не поймёт,
Что вашим забраковано советом,
В потомстве встретит то себе почёт.
Ты озарил мой ум нежданным светом.
Чтоб мой успех и прочен был и скор,
Снабди меня для пения предметом.
Горация словам наперекор,
Нет в utile et dulce[1] нам отрады:
Нам utile — зерно, a dulce — сор.
- ↑ В известном стихе (Агs poet. 343): Omne tulit punclum, qui miscuit utile dulci (Высшей достоин хвалы, кто приятное свяжет с полезным.)
