Дубъ, зимнимъ вихремъ вырванный и сбитый,
Когда весны повѣетъ духъ живой,
Мѣстами вновь одѣнется листвой,
Хранимъ на время силой, въ немъ сокрытой.
Но не спасется онъ ея защитой:
Когда въ лѣсу растаетъ снѣгъ другой,
На дубѣ вѣтки нѣтъ ужъ ни одной,
И онъ лежитъ, гнія, какъ трупъ забытый.
Такъ тотъ, кому судьбины гнетъ знакомъ,
Предъ ней стоитъ, пока изъ тверди ясной
Его сразитъ ея могучій громъ.
Ждетъ смерти онъ — не скорой, но всечасной;
Свѣтильникъ жизни гаснетъ съ каждымъ днемъ;
Вотъ масла нѣтъ — и конченъ вѣкъ злосчастный.
Дуб, зимним вихрем вырванный и сбитый,
Когда весны повеет дух живой,
Местами вновь оденется листвой,
Храним на время силой, в нём сокрытой.
Но не спасётся он её защитой:
Когда в лесу растает снег другой,
На дубе ветки нет уж ни одной,
И он лежит, гния, как труп забытый.
Так тот, кому судьбины гнёт знаком,
Пред ней стоит, пока из тверди ясной
Его сразит её могучий гром.
Ждёт смерти он — не скорой, но всечасной;
Светильник жизни гаснет с каждым днём;
Вот масла нет — и кончен век злосчастный.
