Всей преданъ мыслію и сердцемъ красотѣ,
Гдѣ только шла она, и тропки любитъ тѣ:
Къ Олимпу кажутся тропинки тѣ дороги:
И райскія струи, она гдѣ моетъ ноги:
35 Тѣ слаще ягоды, она которы рветъ,
И чище та вода котору съ ней онъ пьетъ.
Не тотъ потребняй песъ который съ паствомъ ладитъ,
Но тотъ которова ево Енона гладитъ.
Онъ мыслитъ: нѣтъ ни гдѣ такихъ прекрасныхъ лицъ.
40 И вышла изо всѣхъ любовь его границъ.
Не всякова Еротъ толико ранитъ мѣтко:
Стрѣляетъ онъ всегда, а сильно ранитъ рѣдко.
Играли, нѣкогда, во лѣтни тамо дни,
Въ гулючки[1] пастухи, играли и они.
45 Пастухъ прекрасную Енону обретаетъ:
Пастушка зря ево въ уединеньи таетъ.
Мѣжду развѣсистыхъ нашелъ ее онъ липъ,
И какъ рѣпейникъ къ ней нашедъ ее прилипъ,
Енона склонныхъ словъ хотя и не вѣщала,
50 Однако и ни въ чемъ ему не запрещала;
Такъ онъ отважася жарчае закипѣлъ.
На древѣ соловей ево побѣду пѣлъ;
Но слуху пастуха сей голосъ не внушался,
Пастухъ не пѣснями въ то время утѣшался.
Всей предан мыслию и сердцем красоте,
Где только шла она, и тропки любит те:
К Олимпу кажутся тропинки те дороги:
И райские струи, она где моет ноги:
35 Те слаще ягоды, она которы рвет,
И чище та вода котору с ней он пьет.
Не тот потребняй пес который с паством ладит,
Но тот которова ево Енона гладит.
Он мыслит: нет нигде таких прекрасных лиц.
40 И вышла изо всех любовь его границ.
Не всякова Ерот толико ранит метко:
Стреляет он всегда, а сильно ранит редко.
Играли, некогда, во летни тамо дни,
В гулючки[1] пастухи, играли и они.
45 Пастух прекрасную Енону обретает:
Пастушка зря ево в уединеньи тает.
Между развесистых нашел ее он лип,
И как репейник к ней нашед ее прилип,
Енона склонных слов хотя и не вещала,
50 Однако и ни в чём ему не запрещала;
Так он отважася жарчае закипел.
На древе соловей ево победу пел;
Но слуху пастуха сей голос не внушался,
Пастух не песнями в то время утешался.
ТУЛЛІЯ.
Жаръ Туллія любви и силу презирала;
Но нѣкогда она со пастухомъ играла,
ТУЛЛИЯ
Жар Туллия любви и силу презирала;
Но некогда она со пастухом играла,
