вали прилипшіе пепелъ и кусочки угля, очищали хлѣбъ и клали въ сторону. Когда выпекали весь запасъ тѣста, производился дележъ.
Наши кавалеристы стояли за садами у лѣса; въ садахъ нѣкоторые нашли улья на деревьяхъ. Мы уже давно удивлялись проворству, съ какимъ солдаты доставали медъ. Они принесли массу меда въ лагерь, такъ что этотъ день, день моего рожденія—мнѣ минуло тогда 32 года,—былъ въ прямомъ смыслѣ слова для меня подслащенъ. Отсюда мы быстрыми переходами двинулись къ Смоленску. Я не знаю названій всѣхъ тѣхъ мѣстностей, гдѣ мнѣ пришлось побывать въ этомъ походѣ. Рѣдко представлялся случай спросить названіе мѣстечка или деревни, потому что обыватели убѣгали или прятались; если кое-гдѣ мы это и узнавали отъ нашихъ поляковъ, то намъ трудно было запомнить всѣ эти, чуждо звучавшія для насъ, названія. Посланные однажды на рекогносцировку, мы легко нашли своихъ, тѣ всегда двигались по данной дорогѣ. Мы всегда узнавали шли ли русскіе или наши. Отличали слѣды копытъ лошадей по роду ихъ оковки и слѣды колесъ. Да и войска оставляютъ всегда нѣчто, что помогаетъ опредѣлить, къ какой націи они принадлежатъ. Каждой арміи свойственъ специфическій запахъ, который точно узнаютъ старые воины. По лагернымъ мѣстамъ труднѣе узнавать, кто ихъ занималъ; но и въ этомъ отношеніи эта война имѣла нѣкоторыя особенности, позволявшія безошибочно рѣшать, кѣмъ занимался оставленный лагерь. Отбросы людей и животныхъ за фронтами русскихъ лагерныхъ линій указывали на довольно хорошее состояніе здоровья, въ то время, какъ у насъ постоянно находили ясныя доказательства того, что люди и лошади страдали поносомъ.
