пріемъ! Кажется, Талейранъ сказалъ: «дайте мнѣ два слова, написанныя рукою человѣка, и я найду улики, чтобы его повѣсить». Но то ли еще можно сдѣлать съ человѣкомъ, если его слова подмѣнить другими, да еще въ два пріема? Г. Страховъ забылъ только, что дѣлать такія превращенія на глазахъ у читателя, на той же страницѣ, на той же строкѣ — пріемъ ужь черезъ-чуръ наивный. Вѣдь, и фокусникъ, прячущій въ одинъ рукавъ часы, а изъ другаго неуклюже вытаскивающій канарейку, едва ли можетъ разсчитывать на апплодисменты самыхъ снисходительныхъ зрителей.
Раздѣлавшись такъ легко съ Дарвиномъ, г. Страховъ набрасывается на меня съ цѣлью доказать, что я оказываюсь «plus royaliste que le roi», что бывшее для Дарвина только «вопросомъ», для меня «непреложная истина». Сущность дѣла вотъ въ чемъ. Данилевскій пытался доказать, что, по Дарвину, для того, чтобы извѣстное, вновь возникшее измѣненіе сохранилось, оно необходимо должно охватить 1/5, 1/3 и даже 1/2, всѣхъ представителей данной формы, а такъ какъ допустить, чтобъ это всегда или хоть часто случалось, въ высшей степени невѣроятно, то и выводъ Данилевскаго понятенъ: дарвинизмъ, основанный на такой невозможности, невозможенъ, нелѣпъ. Я на это возражаю, что возникновеніе такого громаднаго процента измѣненныхъ существъ не составляетъ необходимаго условія дарвинизма и что Дарвинъ никогда такой необходимости не допускалъ. Что же дѣлаетъ г. Страховъ? Онъ обращается въ поискахъ за опроверженіемъ меня къ самому Дарвину и продуцируетъ передъ удивленнымъ читателемъ подлинный текстъ, сопровождая свое торжество приличествующими, по его мнѣнію, ужимками и прибаутками. Вотъ это мѣсто его статьи: «Но оказалось, что Дарвинъ самъ сдѣлалъ этотъ безчестный[1] разсчетъ, столь возмущающій г. Тимирязева. Черезъ страницу послѣ знаменитой 126 стр. приводятся у Н. Я. Данилевскаго слѣдующія слова Дарвина:
«Или только третья, пятая доля, десятая доля индивидуумовъ могла подвергнуться такому воздѣйствію, чему могли бы быть представлены примѣры». «Въ случаяхъ такого рода, еслибъ измѣненіе было благопріятнаго свойства, коренная форма была бы скоро[2] замѣщена посредствомъ переживанія приспособленнѣйшихъ (Orig. of species, VI ed., p. 72).
«И H. Я. Данилевскій замѣчаетъ: «Значитъ, Дарвинъ идетъ въ своихъ требованіяхъ[3] такъ же далеко, какъ и я.
«Вотъ какъ жестоко Дарвинъ измѣнилъ г. Тимирязеву!» — восклицаетъ торжествующій г. Страховъ.
Точно такъ ли, г. Страховъ? А я такъ полагаю, что для всякаго человѣка, не утратившаго способности логически разсуждать (или не желающаго прикидываться таковымъ), не только Дарвинъ не измѣнилъ мнѣ,
прием! Кажется, Талейран сказал: «дайте мне два слова, написанные рукою человека, и я найду улики, чтобы его повесить». Но то ли еще можно сделать с человеком, если его слова подменить другими, да еще в два приема? Г. Страхов забыл только, что делать такие превращения на глазах у читателя, на той же странице, на той же строке — прием уж чересчур наивный. Ведь, и фокусник, прячущий в один рукав часы, а из другого неуклюже вытаскивающий канарейку, едва ли может рассчитывать на аплодисменты самых снисходительных зрителей.
Разделавшись так легко с Дарвином, г. Страхов набрасывается на меня с целью доказать, что я оказываюсь «plus royaliste que le roi», что бывшее для Дарвина только «вопросом», для меня «непреложная истина». Сущность дела вот в чём. Данилевский пытался доказать, что, по Дарвину, для того, чтобы известное, вновь возникшее изменение сохранилось, оно необходимо должно охватить 1/5, 1/3 и даже 1/2, всех представителей данной формы, а так как допустить, чтоб это всегда или хоть часто случалось, в высшей степени невероятно, то и вывод Данилевского понятен: дарвинизм, основанный на такой невозможности, невозможен, нелеп. Я на это возражаю, что возникновение такого громадного процента измененных существ не составляет необходимого условия дарвинизма и что Дарвин никогда такой необходимости не допускал. Что же делает г. Страхов? Он обращается в поисках за опровержением меня к самому Дарвину и продуцирует перед удивленным читателем подлинный текст, сопровождая свое торжество приличествующими, по его мнению, ужимками и прибаутками. Вот это место его статьи: «Но оказалось, что Дарвин сам сделал этот бесчестный[1] расчёт, столь возмущающий г. Тимирязева. Через страницу после знаменитой 126 стр. приводятся у Н. Я. Данилевского следующие слова Дарвина:
«Или только третья, пятая доля, десятая доля индивидуумов могла подвергнуться такому воздействию, чему могли бы быть представлены примеры». «В случаях такого рода, если б изменение было благоприятного свойства, коренная форма была бы скоро[2] замещена посредством переживания приспособленнейших (Orig. of species, VI ed., p. 72).
«И H. Я. Данилевский замечает: «Значит, Дарвин идет в своих требованиях[3] так же далеко, как и я.
«Вот как жестоко Дарвин изменил г. Тимирязеву!» — восклицает торжествующий г. Страхов.
Точно так ли, г. Страхов? А я так полагаю, что для всякого человека, не утратившего способности логически рассуждать (или не желающего прикидываться таковым), не только Дарвин не изменил мне,
