объяснить во всѣхъ ея проявленіяхъ. Съ поразительнымъ проникновеніемъ въ тайны стихійной жизни изображаетъ Тютчевъ и «Первую встрѣчу весны», и «Весеннія воды», и «Лѣтній вечеръ», и «Кротость осеннихъ вечеровъ», и «Чародѣйкою зимою околдованный лѣсъ», и «Утро въ горахъ», и «Полдень мглистый», и «Ночные голоса», и «Свѣтозарный мѣсяцъ», и «Первую грозу», и «Грохотъ лѣтнихъ бурь», и «Радугу», и «Дождь», и «Зарницы»… Все въ природѣ для Тютчева живо, все говоритъ съ нимъ «понятнымъ сердцу языкомъ», и онъ жалѣетъ тѣхъ, при комъ лѣса молчатъ, предъ кѣмъ ночь нѣма, съ кѣмъ въ дружеской бесѣдѣ не совѣщается гроза…
Стихи Тютчева о природѣ—почти всегда страстное признаніе въ любви. Тютчеву представляется высшимъ блаженствомъ, доступнымъ человѣку,—любоваться многообразными проявленіями жизни природы. Его завѣтное желаніе—«въ бездѣйствіи глубокомъ», весь день «пить весенній, теплый воздухъ» да «слѣдить на высокомъ небѣ облака». Онъ утверждаетъ, что передъ «цвѣтущимъ блаженствомъ мая» ничто самыя утѣхи рая. Онъ говоритъ объ «умильной прелести» осеннихъ вечеровъ, объ «обаятельной тайнѣ» іюньской ночи, объ «ослѣпительной красѣ» оснѣженнаго лѣса. О веснѣ восклицаетъ онъ: «Что̀ устоитъ передъ дыханьемъ и первой встрѣчею весны!», о радугѣ—«Какая нѣга для очей!», о грозѣ—«Люблю грозу въ началѣ мая!», о морѣ—«Какъ хорошо ты, о, море ночное!». Наконецъ онъ и прямо исповѣдуетъ свою любовь къ природѣ, въ восторженныхъ стихахъ:
Нѣтъ, моего къ тебѣ пристрастья |
И не только «блаженство», «прелесть», «обаяніе» видитъ Тютчевъ въ явленіяхъ природы, но и нѣчто высшее, чѣмъ человѣческая жизнь, нѣчто божественное, святое. Весну онъ прямо называетъ «божествомъ» («Какъ ни гнететъ рука судьбины»). Такъ же «божествами родными» называетъ онъ горныя вершины. Монбланъ кажется ему «откровеньемъ неземнымъ», во вспышкахъ зарницъ угадываетъ онъ рѣшеніе какого-то «таинственнаго дѣла»; даже осенняя дремота засыпающаго передъ зимой лѣса представляется ему «вѣщей». Вотъ почему «непорочные лучи» звѣздъ противоставляетъ онъ «смертнымъ взглядамъ» людскихъ безумныхъ толпъ; вотъ по-
объяснить во всех её проявлениях. С поразительным проникновением в тайны стихийной жизни изображает Тютчев и «Первую встречу весны», и «Весенние воды», и «Летний вечер», и «Кротость осенних вечеров», и «Чародейкою зимою околдованный лес», и «Утро в горах», и «Полдень мглистый», и «Ночные голоса», и «Светозарный месяц», и «Первую грозу», и «Грохот летних бурь», и «Радугу», и «Дождь», и «Зарницы»… Всё в природе для Тютчева живо, всё говорит с ним «понятным сердцу языком», и он жалеет тех, при ком леса молчат, пред кем ночь нема, с кем в дружеской беседе не совещается гроза…
Стихи Тютчева о природе — почти всегда страстное признание в любви. Тютчеву представляется высшим блаженством, доступным человеку, — любоваться многообразными проявлениями жизни природы. Его заветное желание — «в бездействии глубоком», весь день «пить весенний, теплый воздух» да «следить на высоком небе облака». Он утверждает, что перед «цветущим блаженством мая» ничто самые утехи рая. Он говорит об «умильной прелести» осенних вечеров, об «обаятельной тайне» июньской ночи, об «ослепительной красе» оснеженного леса. О весне восклицает он: «Что́ устоит перед дыханьем и первой встречею весны!», о радуге — «Какая нега для очей!», о грозе — «Люблю грозу в начале мая!», о море — «Как хорошо ты, о, море ночное!». Наконец он и прямо исповедует свою любовь к природе, в восторженных стихах:
Нет, моего к тебе пристрастья |
И не только «блаженство», «прелесть», «обаяние» видит Тютчев в явлениях природы, но и нечто высшее, чем человеческая жизнь, нечто божественное, святое. Весну он прямо называет «божеством» («Как ни гнетет рука судьбины»). Так же «божествами родными» называет он горные вершины. Монблан кажется ему «откровеньем неземным», во вспышках зарниц угадывает он решение какого-то «таинственного дела»; даже осенняя дремота засыпающего перед зимой леса представляется ему «вещей». Вот почему «непорочные лучи» звезд противоставляет он «смертным взглядам» людских безумных толп; вот по-
