чевъ славитъ безнадежную борьбу съ Рокомъ человѣка, заранѣе осужденнаго на пораженіе:
Мужайтесь, о, други, боритесь прилежно, |
Въ этомъ постоянномъ влеченіи къ хаосу, къ роковому для человѣка, Тютчевъ чувствовалъ свою душу «жилицею двухъ міровъ». Она всегда стремилась переступить порогъ «второго» бытія. И Тютчевъ не могъ не задавать себѣ вопроса, возможно ли переступить этотъ порогъ, доступно ли человѣку «слиться съ безпредѣльнымъ».
Уже въ одномъ юношескомъ стихотвореніи («Проблескъ») Тютчевъ далъ отрицательный отвѣтъ на этотъ вопросъ. Заглянуть въ хаосъ можно лишь на краткое мгновеніе:
Мы въ небѣ скоро устаемъ, |
Развивая эту мысль, Тютчевъ приходитъ къ выводу, что всякое человѣческое знаніе обречено на недостовѣрность. Сущность бытія—хаосъ, тайна; человѣку хаосъ недоступенъ; слѣдовательно міръ для человѣка непостижимъ. Поэтическое выраженіе этой мысли Тютчевъ нашелъ въ сравненіи «смертной мысли» съ фонтаномъ. Струя водомета можетъ достигнуть лишь опредѣленной, «завѣтной» высоты, послѣ чего осуждена «пылью огнецвѣтной ниспасть на землю». То же и человѣческая мысль:
Какъ жадно къ небу рвешься ты, |
Отсюда былъ уже одинъ шагъ до послѣдняго вывода: «Мысль изреченная есть ложь!» И Тютчевъ этотъ выводъ сдѣлалъ…
Но если «мысль», т.-е. всякое разсудочное познаніе есть ложь, то приходится цѣнить и лелѣять всѣ не-разсудочныя формы постиженія міра. И дѣйствительно, Тютчевъ съ исключительнымъ пристрастіемъ относился къ мечтѣ, къ фантазіи, ко сну. Онъ говоритъ, что поэтъ въ мірѣ живетъ, «какъ въ царствѣ сновъ» («На камень жизни роковой»). Онъ клянетъ «разсудокъ», который «все опустошилъ» («А. Н. Муравьеву»). Въ
чев славит безнадежную борьбу с Роком человека, заранее осужденного на поражение:
Мужайтесь, о, други, боритесь прилежно, |
В этом постоянном влечении к хаосу, к роковому для человека, Тютчев чувствовал свою душу «жилицею двух миров». Она всегда стремилась переступить порог «второго» бытия. И Тютчев не мог не задавать себе вопроса, возможно ли переступить этот порог, доступно ли человеку «слиться с беспредельным».
Уже в одном юношеском стихотворении («Проблеск») Тютчев дал отрицательный ответ на этот вопрос. Заглянуть в хаос можно лишь на краткое мгновение:
Мы в небе скоро устаем, |
Развивая эту мысль, Тютчев приходит к выводу, что всякое человеческое знание обречено на недостоверность. Сущность бытия — хаос, тайна; человеку хаос недоступен; следовательно мир для человека непостижим. Поэтическое выражение этой мысли Тютчев нашел в сравнении «смертной мысли» с фонтаном. Струя водомета может достигнуть лишь определенной, «заветной» высоты, после чего осуждена «пылью огнецветной ниспасть на землю». То же и человеческая мысль:
Как жадно к небу рвешься ты, |
Отсюда был уже один шаг до последнего вывода: «Мысль изреченная есть ложь!» И Тютчев этот вывод сделал…
Но если «мысль», т. е. всякое рассудочное познание есть ложь, то приходится ценить и лелеять все не-рассудочные формы постижения мира. И действительно, Тютчев с исключительным пристрастием относился к мечте, к фантазии, ко сну. Он говорит, что поэт в мире живет, «как в царстве снов» («На камень жизни роковой»). Он клянет «рассудок», который «всё опустошил» («А. Н. Муравьеву»). В
