имѣющій себѣ подобнаго въ предшествовавшей исторіи человѣческихъ обществъ. Въ первый разъ политическое общество отдавалось подъ власть государства, совершенно чуждаго всякаго высшаго освященія, государства, объявлявшаго, что у него нѣтъ души; а если и есть, то развѣ душа безвѣрная: ибо кто не знаетъ, что даже въ языческой древности, во всемъ этомъ мірѣ по ту сторону креста, который жилъ подъ сѣнію общаго вселенскаго преданія (искаженнаго, но не прерваннаго язычествомъ), городъ, государство были прежде всего учрежденіемъ религіознымъ? Это былъ какъ бы обломокъ общаго преданія, который, воплощаясь въ отдѣльномъ обществѣ, образовывался какъ независимый центръ; это была, такъ сказать, ограниченная мѣстностью и овеществленная религія.
Нейтралитетъ, котораго революція желаетъ держаться въ вопросахъ вѣры, очевидно, не есть съ ея стороны что-нибудь серьезное. Ей слишкомъ хорошо вѣдомы свойства ея противника, чтобы не знать, что по отношенію къ нему никакой нейтралитетъ невозможенъ: «Кто не со Мною, тотъ противъ Меня». Въ самомъ дѣлѣ, чтобы предложить христіанству нейтралитетъ, нужно напередъ перестать быть христіаниномъ. Софизмъ новаго ученія падаетъ здѣсь передъ всесильною природою вещей. Для того, чтобы нейтралитетъ этотъ имѣлъ смыслъ и не былъ ложью и западнею, необходимо, чтобы новѣйшее государство согласилось отказаться отъ всякаго притязанія на нравственный авторитетъ, чтобы оно низвело себя на степень простого полицейскаго учрежденія, простого вещественнаго факта, неспособнаго по существу выражать какую бы то ни было нравственную идею. Неужели можно
имеющий себе подобного в предшествовавшей истории человеческих обществ. В первый раз политическое общество отдавалось под власть государства, совершенно чуждого всякого высшего освящения, государства, объявлявшего, что у него нет души; а если и есть, то разве душа безверная: ибо кто не знает, что даже в языческой древности, во всём этом мире по ту сторону креста, который жил под сенью общего вселенского предания (искаженного, но не прерванного язычеством), город, государство были прежде всего учреждением религиозным? Это был как бы обломок общего предания, который, воплощаясь в отдельном обществе, образовывался как независимый центр; это была, так сказать, ограниченная местностью и овеществленная религия.
Нейтралитет, которого революция желает держаться в вопросах веры, очевидно, не есть с её стороны что-нибудь серьезное. Ей слишком хорошо ведомы свойства её противника, чтобы не знать, что по отношению к нему никакой нейтралитет невозможен: «Кто не со Мною, тот против Меня». В самом деле, чтобы предложить христианству нейтралитет, нужно наперед перестать быть христианином. Софизм нового учения падает здесь перед всесильною природою вещей. Для того, чтобы нейтралитет этот имел смысл и не был ложью и западнею, необходимо, чтобы новейшее государство согласилось отказаться от всякого притязания на нравственный авторитет, чтобы оно низвело себя на степень простого полицейского учреждения, простого вещественного факта, неспособного по существу выражать какую бы то ни было нравственную идею. Неужели можно
