При этихъ словахъ глаза Александра Васильевича засверкали гнѣвомъ.
— Я васъ прошу, воскликнулъ онъ, воздерживаться отъ подобныхъ замѣчаній! Какое вамъ дѣло, завиваю я волосы или нѣтъ? У васъ тоже волосы вьются. Но я себѣ никогда не позволю никакихъ на этотъ счетъ замѣчаній, и хоть вы себѣ всѣ космы опалите, я никогда вамъ не скажу, что вы космополитъ!
— Я, конечно, просилъ извинить меня въ необдуманномъ выраженіи, прибавилъ проказникъ.
Въ концѣ іюля я прослышалъ о пожиломъ фермерѣ, арендующемъ землю, принадлежащую городу Ревелю, верстахъ въ 15-ти отъ меня по ревельской дорогѣ. Тамъ, по слухамъ, были молодые тетерева, и — сердце не камень — я, забравши своего десятимѣсячнаго Непира, отправился въ походной телѣжкѣ по знакомому мнѣ ревельскому шоссе. Шоссе многократно проходило у самаго моря, и слышно было громкое шуршаніе прибрежнаго хряща, когда чухонецъ проходилъ по немъ съ сохою, у которой сошники скорѣе напоминали два желѣзныхъ лома, чѣмъ нашъ широкій копьеобразный сошникъ.
— А что, Иванъ, спросилъ я своего кучера, сталъ ли бы нашъ воронежскій мужикъ пахать такой хрящъ?
— Помилуйте, скажите! отвѣчалъ Иванъ, — да нашъ бы и вниманія не обратилъ на этакую дрянь; что ужь тутъ? Живой голышъ.
— А что, какъ ты замѣчаешь, подъѣздокъ то меньше сталъ кашлять?
— Отъ этого лѣкарства-то? Да по-моему, ни крошечки. Что было, то и есть.
— Да что же ветеринаръ-то говоритъ?
— Извѣстно антересно послушать! Что говорить! Ученый человѣкъ! А вотъ подошелъ къ лошади то — и теменъ!
Съ небольшимъ черезъ часъ телѣжка наша, свернувши съ главнаго шоссе на проселочное, въѣхала на небольшой дворъ совершенно исправной и даже красивой фермы, и мнѣ пришлось, при незнаніи чухонскаго языка, искать кого-либо, съ кѣмъ бы я могъ, за отсутствіемъ фермера, объясниться
