ной бесѣды; помню только, что молодой человѣкъ о чемъ-то просилъ профессора, и самое воспоминаніе объ этой встрѣчѣ, вѣроятно, совершенно изгладилось бы у меня изъ памяти, еслибы по его уходѣ Степанъ Петровичъ не сказалъ: ,,какой странный этотъ Тургеневъ: на дняхъ онъ явился съ своей поэмой „Параша“, a сегодня хлопочетъ о полученіи каѳедры философіи при Московскомъ университетѣ“. Никогда въ позднѣйшее время мнѣ не случалось спросить Тургенева, помнить ли онъ эту нашу первую встрѣчу. Равнымъ образомъ не могу утверждать, приходилъ ли Тургеневъ предварительно къ Шевыреву съ рукописью „Параша“, или уже съ напечатанной поэмой, что не могло быть раньше 1843 г. Первое предположеніе, по моимъ воспоминаніямъ, вѣроятнѣе. Точно также знаю навѣрное, что раньше 1848 г. я не могъ пріѣхать въ домовый отпускъ изъ полка, гдѣ былъ утвержденъ въ должности полковаго адъютанта, хотя и тутъ не могу вполнѣ точно опредѣлить года, да и не считаю, съ своей точки зрѣнія, этого важнымъ.
Дома меня встрѣтилъ самый радушный пріемъ. Хотя старикъ отецъ по принципу никому не высказывалъ своихъ одобреній, но бывшему эскадронному командиру видимо было пріятно, что я занимаю въ полку видное мѣсто.
Въ домѣ я засталъ меньшую нашу сестру Надю, недавно кончившую ученіе — смолянку, совершенно неопытную, по наружности весьма интересную, пылкую и любознательную семнадцатилѣтнюю дѣвушку. Хотя стихи мои около десяти лѣтъ уже были знакомы читателямъ хрестоматій, Надя едва ли не одна изъ цѣлаго семейства знала о моемъ стихотворствѣ и искала со мною бесѣдъ. Не взирая на кратковременное пребываніе дома, я, съ своей стороны, старался поддерживать ея любознательныя и эстетическія стремленія; конечно, тайкомъ отъ отца, считавшаго Державина великимъ поэтомъ, а Пушкина безнравственнымъ писателемъ, и ревновавшаго втайнѣ свою любимую Надю ко всякаго рода стороннимъ вліяніямъ.
Занятый устройствомъ своихъ разбросанныхъ имѣній, отецъ самъ рѣдко выѣзжалъ въ гости и только охотно отпускалъ Надю въ Волково къ однофамильцамъ сосѣдямъ за 12 верстъ,
