учку, найдете и средство запродать вашъ хлѣбъ, который не можетъ не подняться въ цѣнѣ, ибо Франціи грозитъ голодъ. А потому предсказываю вамъ, что съ терпѣніемъ и выдержкой вы пробьетесь побѣдоносно черезъ всѣ затрудненія, и при нашемъ свиданіи весной, при пѣсняхъ соловьиныхъ“ — все будетъ обстоять благополучно. Только нужно будетъ вамъ брать примѣръ съ здѣшняго императора: онъ отказывается отъ всякихъ излишнихъ построекъ и издержекъ, и вы покиньте дерзостную мысль о воздвиженіи каменныхъ конюшень и т. д. и т. д. Кстати „еще одно послѣднее сказанье“ о несчастной исторіи съ Толстымъ. Проѣзжая черезъ Петербургъ, я узналъ отъ вѣрныхъ людей (охъ, ужь эти мнѣ вѣрные люди!), что по Москвѣ ходятъ списки съ послѣдняго письма Толстаго ко мнѣ (того письма, гдѣ онъ меня „презираетъ“) — списки, будто бы распущенные самимъ Толстымъ. Это меня взбѣсило, и я послалъ ему отсюда вызовъ на время моего возвращенія въ Россію. Толстой отвѣчалъ мнѣ, что это распространеніе списковъ — чистая выдумка, и тутъ же прислалъ мнѣ письмо, въ которомъ, повторивъ, что и какъ я его оскорбилъ — проситъ у меня извиненія и отказывается отъ вызова. Разумѣется, на этомъ дѣло и должно покончиться, и я только прошу васъ сообщить ему (такъ какъ онъ пишетъ мнѣ, что всякое новое обращеніе къ нему отъ моего лица онъ сочтетъ за оскорбленіе), что я самъ отказываюсь ото всякаго вызова и т. п., и надѣюсь, что все это похоронено навѣкъ. Письмо его (извинительное) я уничтожилъ, а другое письмо, которое, по его словамъ, было послано ко мнѣ черезъ книгопродавца Давыдова, я не получилъ вовсе. А теперь, всему этому дѣлу de profundis. Ну съ, что еще сказать вамъ? Живу я здѣсь аu jour le jour, пользуясь порядочнымъ здоровьемъ и не безъ унынія прислушиваясь ко всему, что доходитъ сюда изъ Россіи. Многое можно было предвидѣть, многое я предсказывалъ въ Петербургѣ, но отъ этого не легче. Господи! ужь на что долго продолжается молотьба или правильнѣе молотіе, когда же изъ насъ мука выйдетъ? Чтеніе россійскихъ журналовъ не способствуетъ къ уменьшенію унынія. Что касается до моей повѣсти (о которой такъ благопріятно отозвался все тотъ же единственный
