противиться очарованію, говорить будто бы: „хоть день да мой!“
Смотря на несомнѣнно красивую пару, я умственно повторялъ изреченіе милѣйшаго старика Николая Николаевича Тургенева: „Вѣдь вотъ милая дѣвушка живетъ у родителей, которые на нее не насмотрятся; она окружена всѣми удобствами, но пусть будочникъ поманитъ ее въ будку, и она все броситъ и пойдетъ за нимъ“.
Тургеневъ писалъ мнѣ изъ Парижа 26 января 1863 года:
„Драгоцѣнный Аѳанасій Аѳанасьевичъ, вы въ сердце поразили меня вашимъ упрекомъ: вы полагаете, что я сержусь на васъ!!! и оттого молчу..., а я воображалъ, что вы меня забыли. Дѣло въ томъ, что я только сегодня получилъ ваше письмо, находившееся въ poste restante, а вы, вѣроятно, не получили ни одного изъ двухъ писемъ, пущенныхъ мною къ вамъ. Теперь все дѣло объяснилось, жаль только, что переписка наша покоилась на лаврахъ, а главное жаль, что вы могли приписать мнѣ дурное чувство. Но о прошедшемъ толковать нечего, и давайте снова болтать и бомбардировать другъ друга письмами. Я очень радъ, что вы снова возвращаетесь въ свое степное гнѣздо; а то вы въ Москвѣ либо хандрите, либо слишкомъ прилежно посѣщаете нашего стариннаго друга, впрочемъ почтеннаго и пріятнаго человѣка — г. Редерера. Кстати, посмотрѣлъ бы я на васъ въ костюмѣ Мавританца или Алжирца, которымъ вы облекли свои члены на балѣ у Боткиныхъ! Всѣ эти извѣстія доходятъ до меня черезъ Борисова, съ которымъ мы изрѣдка перекликиваемся.
„Мысль издать всѣ ваши сочиненія и переводы — отличная мысль. Должно полагать, что и публикѣ она покажется таковою же. Дайте намъ также продолженіе вашихъ милѣйшихъ деревенскихъ записокъ; въ нихъ правда, а намъ правда больше всего нужна — вездѣ и во всемъ.
„Боткинъ вамъ уже писалъ, что М-me Віардо положила на музыку: Шепотъ, робкое дыханье и Тихая звѣздная ночь. Съ тѣхъ поръ она еще прибавила: Я долго стоялъ неподвижно... Музыка прелесть какъ хороша и, Богъ дастъ, будетъ издана въ нынѣшнемъ году въ Россіи, но послать вамъ ее, пока она не напечатана — невозможно. Потерпите, а не то пріѣзжайте
