до какой степени меня мучаютъ Польскія дѣла... Здѣсь всѣ готовятся къ войнѣ.
5. „Здоровье мое не совсѣмъ удовлетворительно: старая болѣзнь меня кусаетъ. Можетъ-быть лѣтомъ дѣло исправится.
„Засимъ жму вамъ обоимъ руку или руки, крѣпко накрѣпко обнимаю васъ и остаюсь
P. S. „Я направилъ это письмо на ваше имя, дорогой Иванъ Петровичъ, но вы доставьте его владѣльцу Степановки“.
Л. Н. Толстой писалъ того же 1863 года:
„Ваши оба письма одинаково были мнѣ важны, значительны и пріятны, дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ. Я живу въ мірѣ столь далекомъ отъ литературы и ея критики, что, получая такое письмо, какъ ваше, первое чувство мое — удивленіе. Да кто же такое написалъ Казаковъ и Поликушку? Да и что разсуждать о нихъ? Бумага все терпитъ, а редакторъ за все платитъ и печатаетъ. Но это только первое впечатлѣніе; а потомъ вникнешь въ смыслъ рѣчей, покопаешься въ головѣ и найдешь тамъ гдѣ-нибудь въ углу между старымъ забытымъ хламомъ, найдешь что-то такое неопредѣленное, подъ заглавіемъ художественное. И сличая съ тѣмъ, что вы говорите, согласишься что вы правы, и даже удовольствіе найдешь покопаться въ этомъ старомъ хламѣ и въ этомъ когдато любимомъ запахѣ. И даже писать захочется. Вы правы, разумѣется. Да вѣдь такихъ читателей, какъ вы, мало. Поликушка — болтовня на первую попавшуюся тему человѣка, который „и владѣетъ перомъ“; а Казаки — „съ сукровицей“, хотя и плохо. Теперь я пишу исторію пѣгаго мерина; къ осени, я думаю, напечатаю. Впрочемъ теперь какъ писать? теперь незримыя усилія даже зримыя, и притомъ я въ юхванствѣ опять по уши. И Соня со мной. Управляющаго у насъ нѣтъ, есть помощники по полевому хозяйству и постройкахъ, а она одна ведетъ контору и кассу. У меня и пчелы, и овцы, и новый садъ, и винокурня. И все идетъ понемножку, хотя, разумѣется, плохо сравнительно съ идеаломъ. — Что вы думаете о Польскихъ дѣлахъ? Вѣдь дѣло-то
