стихомъ: „И далеко раздаются звуки Нормы по рѣкѣ“. Вѣдь угораздило же васъ говорить съ восторгомъ о такой музыкѣ, какъ Норма“.
Какъ бы въ насущное опроверженіе моего несчастнаго стиха, князь сѣлъ за органъ и съ полчаса предавался самымъ пышнымъ и изысканнымъ фугамъ. Мало-по-малу онъ перешелъ къ русскимъ, національнымъ напѣвамъ. „Вы не знаете, спросилъ онъ меня, пѣсни, приписываемой царицѣ Евдокіи Ѳедоровнѣ? Я тщательно записалъ слова и голосъ этой пѣсни и издалъ ихъ. Я надпишу эти ноты и подарю вамъ ихъ на память“, сказалъ князь, исполняя то и другое.
При многократной перевозкѣ моей движимости, дорогой подарокъ покойнаго князя у меня едва ли не пропалъ. Но я увѣренъ, что ноты эти существуютъ въ музыкальныхъ магазинахъ, и память моя удержала слова пѣсни:
«Возлѣ рѣченьки хожу млада,
«Меня рѣченька стопить хочетъ;
«Возлѣ огничка хожу млада,
«Меня огничекъ спалить хочетъ.
–
«Возлѣ милаго сижу дружка,
«Меня милый другъ коритъ, бранитъ,
«Онъ коритъ, бранитъ,
«Въ монастырь идти велитъ».
Отпуская вечеромъ меня, князь приглашалъ заѣхать обѣдать въ слѣдующее воскресенье, обѣщавъ къ тому времени основательно познакомиться съ моимъ дѣломъ. Пришлось такимъ образомъ пробыть въ Москвѣ болѣе того, чѣмъ предполагалъ.
Зашли мы съ Боткинымъ какъ-то къ Каткову, и, конечно, разговоръ закипѣлъ по поводу Польскаго возстанія и вообще того разлагающаго элемента, который наши враги такъ обильно вливали въ нашу жизнь, чему блистательнымъ обращикомъ могъ служить произведшій такое впечатлѣніе романъ Чернышевскаго: Что дѣлатъ. Мы съ Катковымъ не могли придти въ себя отъ недоумѣнія и не знали только, чему удивляться болѣе: цинической ли нелѣпости всего романа, или явному сообщничеству существующей цензуры съ про-
