ный старецъ. Но никто изъ посѣщаемыхъ имъ мужчинъ и дамъ, никто изъ окружающихъ его не чувствуетъ и не понимаетъ поэзіи его стиховъ. Виноватъ, дочь его только понимаетъ ее, да и то настолько, насколько можетъ чувствовать и понимать поэзію женщина, а она притомъ еще пожилая дѣвушка. Прощайте.
„Что-то давно не имѣю отъ васъ вѣсти, милые друзья, такъ что даже соскучился, на зло твоему выраженію, что я здѣсь катаюсь, какъ сыръ въ маслѣ. Да, хорошо, а все тянетъ къ своимъ; — васъ же мнѣ не замѣнитъ никто въ мірѣ. Мнѣ въ самомъ дѣлѣ живется пока не скучно; мои здѣшніе пріятели и знакомые всѣ очень добры со мной, и хотя я уже пять лѣтъ какъ не былъ въ Петербургѣ, — никто не измѣнился со мной. Кто-то сказалъ, что не трудно заводить друзей, а трудно сохранять ихъ. Мнѣ весело думать, что я не разошелся даже ни съ однимъ старымъ знакомымъ. На дняхъ я встрѣтилъ Щербину; удивительно, — время почти всѣхъ дѣлаетъ лучше. Съ большимъ удовольствіемъ провелъ я съ нимъ два часа. Онъ любитъ и цѣнитъ твои стихи и понимаетъ ихъ. А это для меня добрый знакъ.
„Неужели вашъ выѣздъ изъ Москвы рѣшенъ на 2-е февраля? Кажется, что прошлаго года вы выѣхали позднѣе. Но какъ бы тамъ ни было, а къ этому сроку едва ли удастся Тургеневу пріѣхать въ Москву; въ Спасское же онъ не поѣдетъ, а выпишетъ Николая Николаевича въ Москву. Онъ теперь обязанъ подпискою не выѣзжать изъ Петербурга. Онъ уже призванъ былъ въ сенатъ, дѣло началось. Но скоро ли оно кончится и какъ пойдетъ, теперь ничего нельзя сказать. Ты правъ, говоря, что пріѣздъ Тургенева меня задержитъ.
