сколько Эвеніусъ сочтетъ необходимымъ на самое первое время.
Пока продолжались письменные переговоры, время приблизилось къ чаю, т. е. къ 8-ми часамъ, и хозяйка, напоивши имъ домашнихъ, усѣлась въ чайной комнатѣ у лампы за свое безконечное вышиваніе, тогда какъ дѣти, въ томъ числѣ и Оля, уже очнувшаяся отъ обморока, въ который упала при вѣсти о невозвращеніи въ пансіонъ, — продолжали рѣзвиться по комнатамъ. Хотя я былъ въ той-же чайной и мирно разсуждалъ съ Дмитріемъ Петровичемъ о какомъ-то постороннемъ предметѣ, но чувствовалъ нѣчто вродѣ томленія, ощущаемаго ко времени уборки сельскимъ хозяиномъ, завидѣвшимъ на горизонтѣ черную тучу съ бѣлымъ градовымъ въ ней клокомъ. Вошелъ слуга и доложилъ: „госпожа Эвеніусъ“. Не успѣлъ я сказать „проси“, какъ Софья Сергѣевна, вскочивши съ кресла, бросилась вслѣдъ за дѣтьми, крича: „наверхъ, наверхъ! спать! спать!“
Это было болѣе чѣмъ своевременно, такъ какъ первымъ словомъ поднявшейся по лѣстницѣ и вошедшей въ комнату Эвеніусъ, — было: „où est Olga? Je veux voir Olga“. Хотя ей объяснили, что дѣти уже спятъ, но было весьма трудно заставить ее удовлетвориться этимъ отвѣтомъ.
Такъ какъ въ данную минуту Дмитрій Петровичъ, вышедши изъ кабинета, сидѣлъ съ нами, то я, поклонившись Эвеніусъ и приглашая ее рукою въ кабинетъ, сказалъ, что вѣроятно ей будетъ удобнѣе передать мнѣ порученіе ея сестры (содержательницы пансіона, такъ какъ посѣтительница была только ея сестрой), и затѣмъ мы оба поднялись въ кабинетъ, гдѣ глазъ на глазъ могли переговариваться по занимающему насъ вопросу. Напрасно предлагалъ я нежданной гостьѣ сѣсть на какое либо изъ разнообразныхъ креселъ; она остановилась среди комнаты противъ меня, сложила крестообразно руки на груди и, все болѣе возвышая голосъ, стала допрашивать меня о совершенномъ мною злодѣяніи. Конечно, мнѣ было съ одной стороны крайне жаль причинить похищеніемъ Оли внезапное страданіе дѣйствительно привязанной къ ней Эвеніусъ. Но вѣдь я былъ опекуномъ Оли, а не утѣшителемъ Эвеніусъ.
