бумаги, была темновата отъ навѣса надъ террасой, то Петруша усѣлся за своими бумагами въ столовой. Зная, какъ онъ спартански терпѣливъ ко всякой физической боли, я былъ крайне удивленъ, замѣтивъ мимоходомъ, что онъ плачетъ надъ своими бумагами.
— Что съ тобой? о чемъ ты плачешь? замѣтилъ я.
При этомъ вопросѣ слезы превратились въ ревъ.
— Какъ же мнѣ не плакать, всхлипывалъ онъ: вѣдь вотъ Борисовъ-то какой-то совѣтникъ, это вѣдь попросту подъячій; a вѣдь вотъ же подпись: стольникъ и воевода Семенъ Шеншинъ; моя мать Шеншина, а я не Шеншинъ. Какъ же тутъ въ отчаяніе не приходить!
— То, что ты говоришь, Петруша, нехорошо, а главное нелѣпо; въ этомъ ты самъ убѣдишься.
Л. Толстой писалъ:
„Дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ! у меня затѣялась необходимая покупка земли въ Никольскомъ, для которой мнѣ нужно на годъ занять 10 тысячъ подъ залогъ земли. Можетъ, случится, что у васъ есть деньги, которыя вамъ нужно помѣстить. Если такъ, то напишите Ивану Ивановичу Орлову въ Чернь, седо Никольское, и онъ пріѣдетъ къ вамъ для переговоровъ о подробностяхъ и будетъ вести это дѣло съ вами независимо отъ нашихъ отношеній. Я еще не отвѣчалъ вамъ на ваше послѣднее письмо, хотя очень благодаренъ вамъ за него. Какъ бы я охотно пріѣхалъ къ вамъ, но заваленъ такъ дѣлами школьными, семейными и хозяйственными, что даже на охоту не успѣваю ходить. Надѣюсь быть свободнѣе, какъ зима станетъ. Нашъ поклонъ Марьѣ Петровнѣ.
Тургеневъ писалъ отъ 30 октября 1874 г.:
„Любезнѣйшій Аѳ. Аѳ., я виноватъ передъ вами тѣмъ, что, высказавъ мое откровенное мнѣніе о господинѣ Катковѣ,
