тій день, когда мы собирались сѣсть за столъ, Иванъ Александровичъ держа въ рукахъ письмо, обратился ко мнѣ со словами: „я только сію минуту получилъ съ Грайворонки непріятную вѣсть: вся деревянная часть усадьбы, за исключеніемъ барскаго дома и коннозаводскихъ построекъ, сгорѣла до тла, со всѣмъ хозяйственнымъ инвентаремъ, такъ что въ имѣніи не осталось ни одной сохи, ни одного хомута и ни одной телѣги. Слава Богу, что пожаръ не тронулъ гумна и хлѣбнаго амбара“.
Такъ какъ мы съ женою давно уже порывались въ Москву, то поджидали только рѣшенія Грайворонскаго дѣла, чтобы уѣхать и начать съ продажи пшеницы, которой, къ счастію, оказалось на Грайворонкѣ въ этомъ году порядочное количество. Между тѣмъ передъ самымъ выѣздомъ изъ Степановки я получилъ слѣдующее письмо Тургенева:
„Любезный Шеншинъ, сегодня я получилъ ваше письмо, а четвертаго дня пришло ко мнѣ письмо Полонскаго, изъ котораго выписываю вамъ слѣдующій пассажъ:
„Фетъ (Шеншинъ) распустить про тебя, будто ты въ свой послѣдній пріѣздъ говорилъ съ какими-то юношами (слышалъ, съ племянниками Милютина, порученными надзору и попеченію Ф. Ш.) и старался заразить ихъ жаждой идти въ Сибирь. Въ первый разъ я слышалъ это отъ Маркевича у кн. М—аго тому назадъ недѣль пять, шесть. На дняхъ я опять слышалъ повтореніе этого слуха съ тою же ссылкой на Ф. Ш“.
„Вспоминая свой разговоръ у Милютиной съ ея сыномъ и Петей и зная вашу охоту къ преувеличиванію и прочія привычки, говорю вамъ безъ обиняковъ, что я вполнѣ вѣрю тому, что вы дѣйствительно произнесли слова, которыя вамъ приписываютъ, и потому полагаю лучшимъ прекратить наши отношенія, которыя уже и такъ, по разности нашихъ воззрѣній, не имѣютъ „raison d’être“.
„Откланиваясь вамъ не безъ нѣкотораго чувства печали, которое относится, впрочемъ, исключительно къ прошедшему,
