въ середу 20 октября. „Вотъ тибе друхъ мой послѣдній отъ мине нарятъ“ — прелестно! Я это разсказывалъ раза два, — и всякій разъ голосъ у меня срывался отъ слезъ. Слова же, которыя вы мнѣ выписываете изъ Revue des deux mondes, я въ тотъ же день цитировалъ женѣ, какъ замѣчательно вѣрныя. Удивительно, какъ мы близко родня по уму и по сердцу.
„Что отъ васъ давно нѣтъ вѣсточки, дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ? Здоровы-ли вы? Это главное. Ѣздилъ я въ Москву узнавать про войну. Все это волнуетъ меня очень. Хорошо тѣмъ, которымъ все это ясно; но мнѣ страшно становится, когда я начинаю вдумываться во всю сложность тѣхъ условій, при которыхъ совершается исторія; какъ дама какая нибудь А—ва, съ своимъ тщеславіемъ и фальшивымъ сочувствіемъ къ чему-то неопредѣленному, — оказывается нужнымъ винтикомъ во всей машинѣ.
„Пожалѣйте меня въ двухъ вещахъ: 1) негодяй кучеръ повелъ жеребцовъ въ Самару; подъ хуторомъ, уже въ 15-ти верстахъ, утопилъ Гуниба въ болотѣ, желая сократить дорогу. 2) Сплю и не могу писать; презираю себя за праздность и не позволяю себѣ взяться за другое дѣло.
„Передайте наши поклоны Марьѣ Петровнѣ и Оленькѣ.
„Письмо ваше съ стихотвореніемъ пришло ко мнѣ съ тою же почтой, съ которой привезли мнѣ и ваше собраніе сочиненій, которое я выписывалъ изъ Москвы. Стихотвореніе это не только достойно васъ, но оно особенно и особенно хорошо, съ тѣмъ самымъ философски поэтическимъ характеромъ, котораго я ждалъ отъ васъ. Прекрасно, что это говорятъ звѣзды. И особенно хороша послѣдняя строфа. Хорошо тоже, — что замѣтила жена, — что на томъ же листкѣ, на ко-
