Дѣйствительно, смышленый ребенокъ въ три-четыре урока совершенно усвоилъ себѣ механизмъ французскаго чтенія и, ни слова не понимая, читалъ довольно бойко.
Сдавши въ Москвѣ сына въ школу, Иванъ Петровичъ отвезъ дѣвочку къ директрисѣ пансіона Э—ъ и приблизительно подержалъ ей такую рѣчь: „затрудненій въ расходахъ по содержанію дѣвочки быть не можетъ; но держать ее у себя въ домѣ я не въ состояніи, и потому я прошу васъ взять ее окончательно на свои руки до ея совершеннолѣтія, такъ какъ я, даже по окончаніи ею ученія, вывозить ее не могу. Мое же дѣло исправно платить, что будетъ назначено вами за ея содержаніе.
Тургеневъ писалъ:
„Любезнѣйшій Фетъ, я дѣйствительно виноватъ передъ вами, что не отвѣчалъ на ваше большое письмо въ формѣ греческаго діалога, и прибывшія вчера восемь страницъ изъ мельницы на Тиму, какъ восемь стрѣлъ, вонзились въ мою лѣнивую и зачерствѣлую совѣсть, и я воспрянулъ, схватилъ перо (что со мною теперь случается до крайности рѣдко) — и, какъ видите, строчу вамъ это посланіе, хотя собственно не знаю, куда его адресовать: въ Москву или въ Орелъ... вѣрнѣе всего будетъ къ Борисову. Изъ письма вашего вижу, что вы озабочены двояко: вещественно — въ видѣ предупрежденія плутовства со стороны вашихъ арендаторовъ, — и духовно — въ видѣ желанія разрѣшенія всѣхъ жизненныхъ вопросовъ — филосовскихъ и другихъ (ибо вы большой философъ sans le savoir) — разом. Первымъ заботамъ вашимъ я помочь не могу, ибо самъ очень плохъ по этой части; да и вторымъ заботамъ тоже. Одно развѣ: повторить вамъ мою старую пѣсню: „ІІоэтъ, будь свободенъ! Зачѣмъ ты относишься подозрительно и чуть не презрительно къ одной изъ неотъемлемыхъ способностей человѣческаго мозга, называя ее ковыряніемъ, разсудительностью, отрицаніемъ, — критикѣ? Я бы понималъ тебя, еслибы ты былъ ортодоксъ, или фанатикъ, или славянофильствующій народолюбецъ, — но ты поэтъ, ты вольная
