что шествіе приближается. Впереди всѣхъ на гнѣдой лошади въ генеральскомъ мундирѣ и въ каскѣ ѣхалъ несравненный красавецъ Государь; за нимъ шагомъ слѣдовала коляска августѣйшей невѣсты. Экипажъ ея обращалъ всеобщее вниманіе шестерикомъ цугомъ запряженныхъ бѣлоснѣжныхъ коней, подаренныхъ ей ея августѣйшимъ родителемъ великимъ герцогомъ Гессенъ-Дармштадтскимъ. Когда шествіе стало спускаться подъ гору, на площади противъ дома генералъ-губернатора раздался такой очевидно давно сдерживаемый взрывъ громогласнаго ура, — и затѣмъ толпа, не взирая ни на что, пестрымъ потокомъ пошла подъ гору, — что, какъ говорили, многія дамы попадали въ обморокъ. Картина, происходившая передъ нашими окнами, навсегда врѣзалась въ моей памяти. По обѣ стороны кортежа народныя волны скатились по улицѣ и, совершенно запруживая ее, сомкнулись вокругъ Императора.
Въ первое время мы еще слышали его нетерпѣливое: прочь! прочь! и видѣли отталкивающій жестъ его руки, но затѣмъ народная волна и непрерывный гулъ: ура! очевидно побѣдили всемогущаго Царя. Во всей бѣгущей толпѣ только и видны были поднятыя правыя руки, накладывающія на себя крестное знаменіе. Непосредственно окружающіе Императора цѣловали его ботфорты, чепракъ, а не могущіе дотянуться до нихъ — самую лошадь, которая, стѣсненная со всѣхъ сторонъ приподымающимъ ее народомъ, казалось, еле дотрогивалась до мостовой. Такъ и пронесли, можно сказать, на плечахъ царственнаго всадника къ Иверской часовнѣ, гдѣ наши взоры уже не могли слѣдить за поѣздомъ. Сказывали потомъ, что на попытку полицеймейстера пріостановить потокъ народа ему отвѣчали: „чаво? Самъ тутъ!“
На другой день студенческіе помыслы наши были окончательно увлечены отъ вчерашней великолѣпной картины народнаго торжества и ото всего въ мірѣ приготовленіями къ экзаменамъ. Когда мы съ Аполлономъ сошли къ вечернему чаю въ столовую, выходящую окнами на улицу, то сначала услыхали подъѣхавшій къ калиткѣ экипажъ, а затѣмъ и громкій звонокъ. Любопытный Александръ Ивановичъ первый побѣжалъ къ деревянному помосту, ведшему отъ калитки
