гимъ матомъ, зажимая рану фуляровымъ платкомъ. Растворивъ дверь въ нашу комнату, онъ закричалъ: „Иванъ Петровичъ! у-у-у, вотъ онъ Ваничка, вы видите, это онъ, онъ разбойнйкъ“.
Когда мы вышли въ комнату катастрофы, поблѣднѣвшій Ваничка сидѣлъ ни живъ, ни мертвъ. Но Фелькель продолжалъ ревѣть во все гордо: „у-у, онъ разбойнйкъ“.
На грѣхъ, ѣхавшій на службу Петръ Петровичъ, проходя по корридору, услыхалъ крикъ и вошелъ къ намъ. Вмѣсто всякаго объясненія, Фелькель продолжалъ: „у-у, Ваничка разбойникъ, это онъ меня“.
Петръ Петровичъ, выпуча глаза, (такими глазами онъ пугалъ дѣтей и называлъ ихъ львиными) схватилъ Ваничку за галстукъ и, тряся его, только восклицалъ: „Ваничка, а-а-а!“
И когда убѣдился, что достаточно нагналъ страху на сына-проказника, не прибавляя ничего, вышелъ изъ комнаты.
Новая хозяйка въ домѣ и близящееся совершеннолѣтіе замѣчательно умной и образованной дочери внесли въ домъПетра Петровича небывалое оживленіе. Сверхъ обычныхъ пріѣздовъ гостей, среди которыхъ чаще всѣхъ появлялся замѣчательно образованный и любившій широко пожить, московскій почтъ-директоръ Ал. Як. Булгаковъ, отецъ знаменитаго въ свое время по своимъ продѣлкамъ гвардейскаго офицера Кости Булгакова, — по временамъ давались великолѣпные и многочисленные обѣды. Эти обѣды, приготовляемые Власомъ изъ Англійскаго клуба и роскошно сервированные, казалось, могли бы удовлетворять насъ, я подразумѣваю: Фелькеля, Борисова и меня. Но на дѣлѣ выходило другое. Не знаю теперь сроковъ полученія Борисовымъ изъ штаба жалованья; помню только, что заручившись послѣднимъ онъ въ извѣстные дни, оставляя извощика у калитки Григорьевскаго дома, всходилъ ко мнѣ наверхъ со словами: „ну, ѣдемъ, и Фелька будетъ“. И вслѣдъ затѣмъ мы отправлялись въ Печкинскую гостинницу, гдѣ прихихикивающій Фелькель ожидалъ насъ. Мы помѣщались въ комнатѣ близь музыкальной машины, подъ звуки которой съѣдали три очень хорошихъ обѣда по 60 коп., приправляя ихъ рейнвейномъ, портеромъ
