живала меня верхомъ на колѣни къ молодой красавицѣ сосѣдкѣ нашей Александрѣ Николаевнѣ Зыбиной, когда послѣдняя пріѣзжала въ гости къ мама и садилась въ своемъ свѣтлосѣромъ шелковомъ платьѣ на кресло въ гостинной около дивана. Хотя, подскакивая на ея колѣняхъ, я держалъ въ рукахъ, какъ возжи, ея жемчужное ожерелье, но должно быть дѣлалъ это достаточно осторожно, такъ какъ Зыбина нѣсколько разъ позволяла мнѣ это катанье.
Кромѣ колѣнъ добрѣйшей Александры Николаевны, у меня была еще болѣе отрадная лошадка: грудь моего крестнаго отца и дяди.
Онъ былъ холостякъ, нѣжно любилъ моего отца и, пріѣзжая весьма часто верхомъ или на бѣговыхъ дрожкахъ за 4 версты со своего Ядрина, считалъ нашъ домъ нераздѣльнымъ со своимъ.
И отецъ, и дяди были съ мундирами въ отставкѣ: первый въ уланскомъ съ малиновымъ подбоемъ на лацканахъ, а дядя въ пѣхотномъ съ краснымъ подбоемъ и георгіевскимъ крестомъ въ петлицѣ.
Услыхавъ о пріѣздѣ дяди, я тотчасъ же бѣжалъ въ кабинетъ отца, гдѣ обыкновенно заставалъ послѣдняго въ креслѣ передъ письменнымъ столомъ, а дядю — лежащимъ навзничь на кушеткѣ. Поцѣловавши у дяди руку, какъ этого требовалъ домашній этикетъ, я взлѣзалъ на кушетку и садился на грудь дяди верхомъ.
— Какъ же ты такъ безпокоишь дядю! говаривалъ отецъ; но на это постоянно слѣдовало возраженіе дяди:
— Ты пожалуйста ужь оставь насъ въ покоѣ. Мы съ нимъ другъ друга знаемъ.
Не знаю, что могъ видѣть дядя въ моихъ глазахъ, но онъ всегда съ улыбкой бралъ меня за уши, за подбородокъ, щеки, носъ и т. д., и спрашивалъ: „что это такое?“ и когда я отвѣчалъ: „носъ, ухо“, — дядя говорилъ: „врешь, плутишка, это глаза“.
Хотя у отца, до моего 15-ти лѣтняго возраста, было, какъ я потомъ узналъ, въ Новоселкахъ, Скворчемъ и на Тиму — всего при трехъ стахъ душахъ 2200 десятинъ, изъ коихъ 700 находилось въ пользованіи крестьянъ, тѣмъ не менѣе
